И вот он перед народом – человек, который, как кажется, добился всего и даже немного больше. Перед ним – огромная толпа сбитых с толку солдат, которые не знают – стрелять им или слушать?
На миг воображением поручика овладела захватывающая фантазия. Одинокая гибель в битве и самоубийство на глазах прекрасной супруги – он как бы готовился умереть в двух измерениях сразу, и это ощущение вознесло его на вершину блаженства. Вот оно, подлинное счастье, подумал он. Погибнуть под взглядом жены – все равно, что умереть, вдыхая аромат свежего бриза. Ему выпала особая удача, досталась привилегия, недоступная никому другому. Белая, похожая на невесту, неподвижная фигура олицетворяла для поручика все то, ради чего он жил: Императора, Родину, Боевое Знамя. Все эти святые символы смотрели на него ясным взором жены.
[55]
С балкона Юкио произнёс следующее:
Сегодня японцы думают только о деньгах… Где же наш национальный дух? Вы должны восстать, чтобы защитить Японию. Японские традиции! Историю! Культуру! Императора! Вы же солдаты. Почему вы защищаете конституцию, отрицающую само ваше существование? Почему вы не проснетесь?
И тысяча набатов перезвоном загудела в голове. Видя замешательство тех, кто всегда был честью и совестью свободной Японии, Мисима, отчаявшись, продолжал свою речь с балкона военной базы Итигая. В его голове смешалось всё. И этот, несомненно, хитроумный ход всё-таки имеет определённую разгадку. Трагически окончившийся военный переворот? Театрализованное предсмертное выступление? А, возможно, просто шаг со скалы? Шаг того, кто понял – выше идти уже некуда. Выше только птицы, бессмертные драконы и трижды проклятые людьми Боги. И Мисима всегда считал:
Встретишь Будду – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха, встретишь святого – убей святого, встретишь отца и мать – убей отца и мать, встретишь родича – убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия.
[56]
И всё прекрасное – абсолютно всё – должно быть уничтожено. Уничтожено для того, чтобы остаться в веках, пресечь свой путь как раз перед роковым шагом вниз, падением, обветшанием. И как же страшна эта доля? И каждый, кто из вас сейчас скажет о том, что хочется побыть на этом Олимпе хотя бы минутку – уже не прав, не говоря уже о тех безумцах, которые считают сумасшествием смерть воина, овеянного славой и множеством достижений в самом расцвете лет. Слышите? Тот из вас, кто хочет прожить полжизни, покоясь на лаврах, просто не понимает, о чём говорит! Потому что истинные легенды слагаются только в огне смерти! Только на границе мира живых и мира мёртвых! Когда впереди темнота и сплошное ничто, потенциал недожитых дней, скрученный в тугую пружину, выстреливает в сердцах и душах окружающих людей!
Мисима войдёт в помещение, полностью обескураженный реакцией толпы. Когда он опустится на татами, всё будет уже готово для ритуала, включая последний штрих – кисточку и пергамент для написания самураем, исполнившим ритуал, последнего стихотворения своей собственной кровью.
И вот он перед нами – лауреат нобелевской премии по литературе. Человек, о котором говорили как о талантливейшем деятеле искусств своего времени… Он уже вводит клинок в живот… И я хочу переписать финал! Ведь это всё, чёрт возьми, в моих силах. И герой должен умереть по всем канонам – как герой.
Боль хлынула потоком, разливаясь шире и шире; казалось, живот гудит, как огромный колокол, нет, как тысяча колоколов, разрывающих все существо поручика при каждом ударе пульса, при каждом выдохе. Удерживать стоны было уже невозможно. Но вдруг поручик увидел, что клинок дошел до середины живота, и с удовлетворением ощутил новый приток мужества.
Кровь лилась все обильнее, хлестала из раны толчками. Пол вокруг стал красным, по брюкам защитного цвета стекали целые ручьи. Одна капля маленькой птичкой долетела до соседнего татами и заалела на подоле белоснежного кимоно Рэйко.
Когда поручик довел лезвие до правой стороны живота, клинок был уже совсем не глубоко, и скользкое от крови и жира острие почти вышло из раны. К горлу вдруг подступила тошнота, и поручик хрипло зарычал. От спазмов боль стала еще нестерпимей, края разреза разошлись, и оттуда полезли внутренности, будто живот тоже рвало. Кишкам не было дела до мук своего хозяина, здоровые, блестящие, они жизнерадостно выскользнули на волю. Голова поручика упала, плечи тяжело вздымались, глаза сузились, превратившись в щелки, изо рта повисла нитка слюны. Золотом вспыхнули эполеты мундира.
Все вокруг было в крови, поручик сидел в красной луже; тело его обмякло, он опирался о пол рукой. По комнате распространилось зловоние – поручика продолжало рвать, его плечи беспрерывно сотрясались. Клинок, словно вытолкнутый из живота внутренностями, неподвижно застыл в безжизненной руке.
Вдруг офицер выпрямился. С чем сравнить это невероятное напряжение воли? От резкого движения откинутая назад голова громко ударилась затылком о стену. Рэйко, которая, оцепенев, смотрела только на ручеек крови, медленно подбиравшийся по полу к ее коленям, изумленно подняла глаза.
Увиденная ею маска была не похожа на живое человеческое лицо. Глаза ввалились, кожу покрыла мертвенная сухость, скулы и рот, когда-то такие красивые, приобрели цвет засохшей грязи. Правая рука поручика с видимым усилием подняла тяжелую саблю. Движение было замедленным и неуверенным, как у заводной куклы. Поручик пытался направить непослушное острие себе в горло. Рэйко сосредоточенно наблюдала, как ее муж совершает самый последний в своей жизни, невероятно трудный поступок. Раз за разом скользкий клинок, нацеленный в горло, попадал мимо. Силы поручика были на исходе. Острие тыкалось в жесткое шитье, в галуны. Крючок был расстегнут, но воротник все же прикрывал шею.
Рэйко не могла больше выносить это зрелище. Она хотела прийти на помощь мужу, но не было сил подняться. На четвереньках она подползла к нему по кровавой луже. Белое кимоно окрасилось в алый цвет. Оказавшись за спиной мужа, Рэйко раздвинула края ворота пошире – это все, чем она ему помогла. Наконец дрожащее острие попало в обнаженное горло. Рэйко показалось, что это она толкнула мужа вперед, но нет – поручик сам из последних сил рванулся навстречу клинку. Сталь пронзила шею насквозь и вышла под затылком. Брызнул фонтан крови, и поручик затих. Сзади из шеи торчала сталь, холодно отливая синим в ярком свете лампы.
[57]
Вслед за Юкио сэппуку совершит его верный ученик – Морита. После завершения ритуала генерала отпустят, разрешив поклониться погибшим.
И будет лишним рассуждать и излагать свои гипотезы. Несомненно, Юкио представлял собой тот самый Золотой храм – ценнейшее достижение Японии, которое он не собирался отдавать в лапы костлявой старости. Смерть без посредников – действительно великая сделка! Он не собирался быть вторым, а потому принял единственно верное решение – навсегда остаться первым.
