Следовательно, Приск побывал у Креки дважды. Проделав многонедельное путешествие, восточно-римский посол провел продолжительное время в ближайшем окружении гуннского владыки. Ему было позволено совершенно беспрепятственно передвигаться по царской ставке, поскольку стража уже знала его в лицо. Однако же, Приск ни словом не обмолвился о внешности гуннской царицы.
Возможно, этот элегантный и образованный восточный римлянин-«ромей», человек греческой, эллинской культуры, подражатель Геродота, был ярко выраженным, скажем так, гомоэротиком, впитавшим, вместе с греческим образованием, и некоторые из пороков (с традиционно-христианской точки зрения), присущие античной эллинской культуре. Но возможно и другое. Как профессиональный дипломат, Приск был приучен к сдержанности во всем и привык о многом умалчивать. Нравы, царившие в Новом Риме – «Византии», более близкой к Востоку, чем Ветхий Рим – весьма к этому располагали. Приск писал свою «Готскую историю» через четверть века после своего посольства, а прибыл он в ставку Аттилы сравнительно молодым человеком, которому не исполнилось и 40, и для которого царица – мать взрослых сыновей, готовившихся царствовать, была скорее предметом глубокого почтения, чем эротического интереса.
К тому же тогда люди были вежливее, уважительнее к коронованным особам и никогда бы не писали о них в том бульварном стиле, в каком сегодняшние СМИ сообщают всем и каждому интимные подробности из жизни главы королевского дома Виндзоров, да и других венценосных домов.
И все-таки жаль, что посол Второго Рима проявил такую немногословность в описании нравов при дворе Аттилы. Как интересно было бы узнать побольше о царице Креке, о ее внешности, манере говорить. Узнать о том, на каком языке она беседовала с послом, пользовалась ли услугами толмача, о ее окружении. Были ли служанки-вышивальщицы рабынями или юными дочерьми гуннских князей, имевших возможность, пребывая в свите старшей жены повелителя всех гуннов, приобщиться к «великосветской жизни»? Вероятнее, второе предположение ближе к истине. Как хотелось бы нам окунуться хоть на миг в уютно-традиционную атмосферу этого царского дома, в котором поддерживалось древнее искусство кочевников, где девушки, а, может быть, порой и сама царица шили и вышивали, как и 1000 лет тому назад! В то время, как рядом между Аттилой, восточно-римским посланником Приском и пребывавшими в ставке гуннского владыки западно-римскими дипломатами велись переговоры, в ходе которых решались вопросы жизни и смерти. Вопросы мира для целой части света – или войны и бедствий для миллионов ее обитателей…
IV. Часть Четвертая.
Жизнь и деяния Аттилы
1. «Аттила-батюшка»
О первых 40 годах жизни Аттилы мы не знаем ничего достоверного (легенды о его пребывании заложником в Риме на Тибре не в счет). Из мрака неизвестности он выступает уже зрелым мужем, супругом, отцом. Но обладает ли он уже качествами непобедимого, самодержавного владыки, прозванного германцами-готами «аттила» – «батюшка» (производное от готского слова «атта» – «отец»), как традиционно считают одни, или же прозванного тюрками «атил(ь)» (производное от тюркского слова «ата» – «отец»), как традиционно считают другие?
Применение диминутива для обозначения чего-то великого, придание более безобидного характера чему-то или кому-то грозному, внушающему страх, было не чем-то нелепым, абсурдным, но наоборот, чем-то совершенно естественным для людей тех далеких времен, приверженных всевозможным суевериям. Мы по сей день неохотно произносим или вообще не произносим вслух то или иное имя или слово, крестимся, стучим по столу (или вообще по дереву), говорим «тьфу-тьфу, не сглазить!», сплевываем через левое плечо и т.д. Ибо подсознательно опасаемся, что произнесение вслух, скажем, чьего-то имени может навлечь несчастье на того, кто осмелился его произнести. Скажем, вместо слова «черт» вслух говорили «наше место свято!», вместо слова «медведь» – «топтыгин» или «мишка», вместо «волк» – «серый», «сиромаха» и т.д. Имя гуннского царя, которого и призывать-то, посредством произнесения его имени вслух, не требовалось – он являлся сам, безо всякого зова, «яко тать в нощи» (т. е. внезапно, неожиданно) – было равнозначно несчастью, бедствиям, смерти, разорению целых племен и народов. Не зря германцы-ариане прозвали царя гуннов «Годегизель», а православные римляне – «Флагеллум Деи». То и другое означает, как известно, «Бич Божий». Больше всего от гуннского «бича» страдали готы, частью истребленные и покоренные, частью изгнанные гуннами с мест своего обитания. И потому именно готы, по одной из версий, выдумали для грозного царя гуннов боязливо-почтительное прозвище «аттила», «батюшка», призванное умилостивить его. Тюрки же, не просто входившие в гуннский племенной союз, но и занимавшие в нем руководящее положение, могли, согласно другой версии, изобрести для своего царя прозвище «атил(ь)» в его втором, уменьшительно-ласкательном значении – «царь-батюшка», «отец своего (гуннского) народа».
Хотя, возможно, он просто носил сходно звучащее имя – например, Адиль или Отла, труднопроизносимое для представителей покоренных гуннами народов. Вот они и стали называть его «по созвучию» схожим словом, взятым из своего собственного языка. Для нас (как и для всего мира) он так и останется «Аттилой», «батюшкой-(царем)», раз уж это «воинское прозвище» вытеснило из истории и из памяти народов его исконное имя и раз уж исконно гуннская генеалогия его до нас не дошла.
Как мы уже знаем, «Батюшка» больше 10 лет правил совместно со своим «братушкой» (о чем нередко забывают, когда речь заходит об убийстве Бледы родным братцем). Аттила явно не торопился устранять «братушку». Возможно, потому, что был уверен в безобидности Бледы. Тот предавался всевозможным развлечениям, часами потешался над выходками своего придворного шута-маврусия, да к тому же имел милую и любезную в обхождении жену, окруженную целым сонмом усердных прислужниц (если верить «Готской истории» Приска Панийского).
Но главное было даже не в этом. А в том, что до Бледы Аттиле представлялось необходимым устранить других соперников, преграждавших ему путь к высшей власти над гуннами. Сородичей, куда более опасных, чем Бледа. И знавших (в отличие от Бледы), что Аттила рассматривал их как угрозу для себя. Документальных подтверждений у нас не имеется, однако совершенно очевидно, что Аттила, прежде чем достичь верховной власти, должен был составить себе имя, стать известным всем племенам, входившим в гуннский племенной союз. В правление Октара и Ругилы этот союз представлял собой еще достаточно рыхлое объединение. Но после гибели Ругилы от удара молнии эти племена вскоре почувствовали на себе твердую руку нового владыки. Некоторые предпочли уйти от него на юг, вглубь римских владений. Это было нетрудно. Ибо римские власти, уже успевшие оправиться от первоначального «гуннского шока» и сообразившие, что время конца света все-таки еще не наступило, приняли гуннских «казаков» (т.е., по-тюркски, «отщепенцев», «отделившихся») буквально с распростертыми объятиями. Гунны, не знавшие и не желавшие знать ничего кроме войны, только войной и жившие, были, с римской точки зрения, идеальными наемниками.
А выражаясь официальным языком – «федератами», или «социями» (т.е. «союзниками). Более верными и стойкими в бою, чем уже порядком разложившиеся, под римским влиянием, германцы, настолько влюбившиеся, в конце концов, во все римское, что даже создали, после падения Ветхого Рима, в 800 г., при Карле Великом, свою собственную «Римскую империю» (обновленную в 962 г. Оттоном Великим, просуществовавшую до 1806 г. и уничтоженную императором французов Наполеоном I Бонапартом, не случайно носившим до того титул консула, который сам явно «косил под римского императора Запада», украсив римскими легионными орлами герб и медали своей фактически претендовавшей на «всеевропейскость», т.е., в соответствии с понятиями той эпохи, на «вселенскость», как и Древний Рим, державы, а также навершия знамен своих полков, именовавшихся первоначально, как у римлян, легионами).
