На мгновение Гунвальд, похоже, потерял дар речи. Потом, справившись с собой, спросил:
— Ты точно знаешь?
— Сначала мы обратили внимание на ветер, он теперь дует с другой стороны. Потом уже посмотрели на компас, потом на еще один компас.
— Подожди минутку, — сказал Ларссон с хорошо различимым в голосе беспокойством. — Дай подумать.
Несмотря на шторм и сильные возмущения магнитосферы, как правило, сопутствующие дурной погоде, голос Ларссона звучал чисто, а все им сказанное было понятно. Но до станции отсюда по прямой, по воздуху, так сказать, было пока километров шесть с половиной. А вот как буря разыграется на славу, да и айсберг отнесет подальше на юг, наверняка со связью у них будут серьезные нелады. И Гунвальд, и Рита понимали, что связь скоро оборвется, но никто даже словом не обмолвился об этом.
Ларссон спросил:
— А большой он, этот ваш айсберг? Как ты думаешь?
— Совсем ничего про это не знаю. У нас еще не было возможности произвести хоть какую-то разведку. Пока что мы заняты тем, что ищем уцелевшие вещи. Копаемся в развалинах лагеря, чтобы спасти хоть что-то.
— Но если айсберг невелик... — голос Гунвальда заглушили статические помехи. Но он, похоже, и без того сходил на нет.
— Не поняла тебя. Повтори.
Шорохи статических разрядов.
— Гунвальд, ты меня слышишь?
Его голос возник снова:
— ...Если этот ваш айсберг — не очень большой... Харри и остальные, быть может, и не дрейфуют вместе с вами.
Рита прикрыла глаза:
— Хотела бы я, чтобы так оно и было.
— Но так это или же совсем по-другому, положение далеко не безнадежно. Погода все еще не настолько испортилась, чтобы помешать мне выйти на спутниковой связи на базу ВВС США в Туле. А когда я оповещу военных летчиков, они смогут связаться с тральщиками МГГ. С теми кораблями ООН, что дожидаются несколько южнее.
— И что потом? Какой капитан, если только у него с головой все в порядке, поведет корабль в бурю, навстречу дурному зимнему шторму? Нормальный человек догадается, что и нас он так не спасет, а уж свой траулер со всей командой и собой в придачу точно погубит.
— Знаешь, на военной базе в Туле есть современный самолет, самой свежей разработки, поисковый. И еще у них там навалом разных вертолетов, которые никакой погоды не признают.
— Не изобрели еще такого самолета, который пробился бы через бурю, как та, что сейчас бушует у нас. Я уже не говорю про то, что на айсберг летчику надо еще посадить свою машину. А тут ветры на любой вкус.
Радиостанция только покряхтывала, да иногда попискивала или присвистывала. Но Рита чувствовала, что связь не оборвалась, что Гунвальд на том конце канала и никуда не пропал.
«Да, — подумала она. — У меня-то тоже нет слов».
Она поглядела вверх, туда, где прижатые друг к другу ледяные балки и булыжники образовывали в совокупности нечто вроде стрельчатого свода. Снег и ледяная пыль все-таки проникали через эту кровлю — были, значит, трещины, пусть небольшие и немногочисленные.
Наконец швед заговорил:
— Ладно, насчет самолета ты, пожалуй, права. Но все равно, нельзя терять надежду.
— Согласна.
— Потому что... ну... послушай, Рита, этот шторм должен когда-то кончиться... через трое-четверо суток.
— Или чуть позже, — опять согласилась она.
— У вас не так много еды.
— Если вообще есть хоть какая-то. Но пища не имеет такого уж важного значения, — сказала Рита. — Без еды можно протянуть и подольше, чем четверо суток.
И он, и она знали, что грозит им вовсе не голодная смерть. Самое главное — это пробирающий до костей, неусыпный холод.
Гунвальд сказал:
— Греться можно в снегоходах. По очереди. Как у вас с топливом?
— Да хватило бы на обратный путь. Если бы на эту станцию Эджуэй была дорога. Но не больше. А если больше, то совсем ненамного. Хватит, чтобы гонять двигатели пару часов. Но не на несколько суток.
— Ну, тогда...
Молчание. Статические разряды.
Он прорезался снова через несколько секунд:
— ...Дозвонюсь до Туле все равно. Пусть знают. Может, они найдут ответ, который мы не замечаем. Они не так переживают, а чтобы решить задачку, лучше от нее отстраниться.
Она поинтересовалась:
— Эджуэй хотя бы цел?
— Полный порядок.
— А ты?
— Ни единой царапины.
— Приятно слышать.
— Буду жить. И ты тоже, Рита.
— Постараюсь, — отвечала она. — Я очень буду стараться.
13 ч. 10 мин.
Брайан Дохерти нацедил бензина из резервуара стоявшего с задранным носом снегохода и покапал им вдоль шестидесятисантиметрового отрезка по кромке утеса.
Роджер Брескин изогнул химическую спичку и метнул ее в разлитый бензин. Пламя взвилось вверх, затрепетав гирляндой ярких, хотя и потрепанных, сигнальных флажков, но бензин через несколько секунд весь сгорел.
Встав на колени там, где только что на ветру пылал бензиновый костер, Брайан изучающе рассматривал край обрыва. Лед на кромке был шероховатым с зазубринами. А теперь, после небольшого пожара, тут была ровная гладь. Веревка скалолаза будет скользить по ней безо всякого трения и не станет ни цепляться, ни истираться.
— Сойдет? — спросил Роджер.
Брайан кивнул.
Роджер взял в руки один конец длинного, более чем десять с половиной метров, каната и, пятясь, побрел к снегоходу, развернутому фарами к обрыву. Добравшись до машины, он намотал канат на ее раму, а свободный конец закрепил еще на длинной штанге с резьбой, такой же, как те колышки, которыми зафиксировали на льду радиопередатчик. Вернувшись к Брайану, Роджер быстро обмотал второй конец каната вокруг груди молодого Дохерти, крест-накрест, а потом еще пропустил веревку под мышками. Вышла этакая подпруга или что-то вроде рыбацкой сети. Под конец Роджер сказал:
— Выдержит. Это — нейлон. Испытан на вес в полтонны. Только держись обеими руками за веревку поверх головы — будет не так давить на грудь и плечи.
Брайан не был уверен, что сумеет ответить ровным, без нервной дрожи, голосом, и потому лишь кивнул в ответ.
Роджер опять пошел к снегоходу. Саночный грузовой прицеп они уже отсоединили от машины. Забравшись в кабину, Роджер захлопнул дверцу. Потом, держа машину на тормозе, попробовал двигатель.
Брайан распластался на льду, налегая на него животом. Глубоко вздохнув через вязаную горнолыжную маску и миг, но только миг, помешкав, он решительно бросился вперед по ту сторону обрыва. В животе свело, ужас пронзил электрическим разрядом его тело. Канат натянулся, подтверждая, что он начал свое нисхождение, хотя от его макушки до края обрыва расстояние пока не превышало пяти-шести сантиметров.
