В трех снегоходах левее того, в котором сидел Харри, по одному в машине сидели Джордж Лин, Клод и Роджер и в одиночестве поглощали сытный обед. Они едва-едва были видны ему: он различал лишь смутные контуры за обледенелыми стеклами неосвещенных кабин.
Каждый получил по три чашки супа. В таком раскладе имеющихся пищевых запасов должно хватить не меньше, чем еще на пару обедов и ужинов. Харри решил, что рационировать еду, которая у них еще есть, нельзя, потому что холод голодному человеку опаснее, и если растягивать пищу, то они умрут ничуть не позже, но не с голоду, а от холода.
В пещере остались Франц Фишер и Пит Джонсон. Харри хорошо видел этих двоих, потому что как раз фары его снегохода светили в пролом в ледяной стене и были, следовательно, единственным источником света для их убежища. Франц с Питом расхаживали туда-сюда, дожидаясь своей очереди погреться в теплой кабине какого-нибудь из снегоходов, да еще в компании с термосом, наполненным горячим супом. Франц шагал стремительно, резко, даром, что некуда было спешить — ходи себе от стены к стене, и все. Пит мерил шагами пространство под ледовым сводом легко, не напрягаясь, как бы перетекая от одной точки к другой.
В кабину постучали, потом показалась голова Риты, отворившей дверцу, чтобы заглянуть к Харри.
С супом во рту, торопливо его проглатывая, Харри обеспокоенно спросил:
— Что-то опять не так?
Она просунулась в кабину поглубже, так что ее тело задерживало ветер и не выпускало из кабины ее не очень внятную, речь.
— Он хочет поговорить с тобой.
— Брайан?
— Ага.
— Он все еще идет на поправку?
— Ага. И резвенько так здоровеет.
— А что с ним стряслось, не рассказывал? Помнит что-то?
— Пусть сам тебе все расскажет, — сказала она.
В пятом снегоходе, от которого до пещеры было дальше всего, поместили Брайана, и он там понемногу оправлялся. Последние двадцать минут Рита провела в этой кабине, рядом с Брайаном, растирая его окоченевшие пальцы, вливая в него горячий суп и не позволяя ему провалиться в небезопасное сонное забытье. В сознание он успел прийти еще на пути от третьей взрывной скважины к пещере, но ему все еще трудно было разговаривать. Когда он только-только очнулся, было совсем скверно: терзала жуткая боль — это его оцепеневшие и отключившиеся было нервные окончания запоздало отзывались на свирепый мороз, едва не прикончивший его. Малый, по крайней мере, еще час не сумеет себя почувствовать хотя бы сносно.
Харри накрыл термос колпаком и, прежде чем надвинуть очки на глаза, поцеловал Риту.
— Ммммм, — произнесла она. — Еще.
На этот раз ее язык оказался между его губ. И не оставался там недвижимым. Снежинки падали на его голову и кружились у ее лица, но дыхание Риты на его намазанной жиром коже оставалось жарким. В нем поднялось чувство огромной ответственности за Риту. Как бы хотел он уберечь ее от всякого зла.
Когда они наконец оторвались друг от друга, она сказала:
— Люблю тебя.
— Мы опять будем в Париже. Вот только выберемся отсюда.
— Ну а если и не выберемся, — сказала она, — нам незачем обманывать себя. Чего уж там, восемь таких лет вместе. Очень хорошие годы. Столько радости и любви — у других такого за всю жизнь не наберется.
Бессилие — вот чем он мучался. Нечего было противопоставить чудовищной невезухе. Шанса не видно. А всю свою жизнь он всегда умел доказать, что он — мужчина, стало быть, выпутается из любой передряги. Кризисы преодолевались. Всегда находилось решение, как бы ни трудна была задача. А вот это ощущение собственной немощи было внове и бесило.
Она легонько поцеловала Харри, коснувшись губами уголка его рта.
— Надо спешить. Брайан ждет тебя.
* * *
В кабине снегохода было неудобно — потому что тесно. Харри уселся сзади, на узкой скамейке для пассажира, лицом к тыльному стеклу, а Брайан Дохерти был обращен к ветровому и сидел впереди. Руль и рукоятки управления вдавливались в его спину. Коленки Брайана упирались в колени Харри. Светло не было — в кабину проникали лишь отсветы от фар, просачивающиеся через плексиглас, полнейший мрак начинался совсем рядом, и потому и без того крошечное пространство казалось еще теснее, чем было на самом деле.
Харри спросил:
— Как ты?
— Как в пекле.
— Да ты там и побывал. Совсем недавно. Правда, недолго.
— Руки и ноги — как деревянные. Не то чтобы они ничего не чувствуют. Нет, наоборот, как будто понавтыкали невесть сколько длиннющих иголок. — В голосе Брайана слышалось страдание.
— Обморозился?
— Мы еще не глядели на ноги. Но я их чувствую почти так же, как руки. А руки вроде бы целы. И вообще, кажется мне, цел я. Только вот... — Он задохнулся болью, лицо перекосилось. — Ох, Иисусе, до чего же паскудно.
Открыв свой термос, Харри спросил:
— Может, супа?
— Нет, спасибо. Рита закачала в меня больше литра. Еще капля, и я лопну. — Он потер ладони друг о друга, явно пытаясь облегчить особенно острый приступ боли. — Кстати, я по уши втрескался в твою жену.
— Ты не одинок.
— И мне надо поблагодарить тебя. Ты же пошел меня искать. И спас мне жизнь, Харри.
— Еще один день, еще один подвиг, — не стал спорить Харри. Потом набрал полный рот супа. — А что случилось с тобой там?
— А Рита тебе не сказала?
— Она говорила, что ты сам мне все расскажешь.
Брайан замялся. Глаза только блестели в полумраке. Потом, наконец, сказал:
— Кто-то долбанул меня сзади.
Харри чуть не подавился супом.
— Что ты говоришь? Тебя что, с ног сбили?
— Ударили меня сзади по голове.
— Да быть того не может.
— Могу шишки показать.
— Покажи.
Брайан подался вперед, чтобы голова стала пониже.
Харри снял перчатки и ощупал голову парня. Две здоровенные шишки обнаруживались без труда, и на ощупь, и даже на вид, одна больше другой, обе — на затылке, одна чуть левее второй.
— Сотрясение мозга?
— Да вроде симптомов нет.
— А головная боль?
— Ох, верно, болит.
— В глазах не двоится?
— Нет.
— А не плывет ли все перед глазами?
— Нет.
— А язык не заплетается?
— Нет.
— А может, ты в обморок свалился? А?
— Я более чем уверен, что ничего такого не было, — сказал Брайан, приподнимаясь, чтобы опять сесть прямо.
