— А то давление, которое мы испытываем тут, особенно если речь идет о нескольких последних часах, могло раздавить его совсем. Вот крыша и поехала.
— Полагаю, что это вероятно.
— Но не радует.
— Не очень, во всяком случае.
Пит Джонсон заходил, разминая и согревая движением закоченевшие ступни. Харри последовал его примеру.
Спустя минуту такой разминки, не прерывая своих упражнений, Пит спросил:
— А что ты думаешь про Франца Фишера?
— А с ним что неладно?
— Он очень прохладно относится к тебе. И к Рите. Не то чтобы это отношение направлялось точно на нее... но, несомненно, есть что-то не то в его взгляде, когда он смотрит на Риту.
— Да ты наблюдателен.
— Как знать, тут может быть профессиональная зависть: ведь вы вдвоем за последние пару лет столько научных премий отхватили.
— Он не так мелок и низок.
— А что же тогда? — Когда Харри замялся, Пит резанул: — Что, не мое дело, да?
— Он знал ее раньше.
— До того как вы поженились?
— Да. Они любовниками были.
— Так он действительно завидует и ревнует. Но не из-за научных наград.
— Видимо, так оно и есть.
— Она — замечательная дама, — сказал Пит. — Всякий, кому довелось бы потерять ее, с тем чтобы она досталась тебе, вряд ли бы считал тебя таким уж славным малым. А тебе не приходило в голову, что по этой причине, быть может, не стоило бы включать Франца в команду?
— Коль уж мы с Ритой сумели оставить эту часть прошлого позади, расстаться с нею, то почему бы не думать, что и ему это удалось?
— Потому что он — не ты и не Рита. Он занятый только собой ученый червь. Выглядит хорошо, и смышленый такой, и даже кое в чем умудренный и искушенный, а все равно — что-то изнутри гложет, как-то не все ладно. В основном — он от чего-то не застрахован, не защищен. Может, он и приглашение участвовать в экспедиции принял лишь потому, что хотел предоставить Рите шанс сравнить вас — тебя и его — в экстремальных условиях. Он, верно, надеялся, что тут, на льду, ты затрепыхаешься, а тут — он, совсем рядом. Настоящий супермужик, полярник, да что там, эскимос и вождь полярных народов, великий Нанук всего Севера, более великий, чем сама жизнь, и такой мужественный мужчина, что самые крутые мачо из Латинской Америки рядом с ним — тьфу! Но наступил день, и даже он должен был понять, что ничего тут ему не обломается, что не выплясывается ничего. Думаю, этим и объясняется, что он так скурвился.
— Все равно для меня это ничего не объясняет.
— А мне так даже очень много что объясняет.
Харри оставил свою физкультурную разминку, боясь вспотеть и простудиться.
— Ладно, пускай Франц и в самом деле ненавидел меня и, быть может, даже Риту. Но с какой стати его чувства к нам, какие бы они там пылкие ни были, переродились бы в нападение на Брайана?
Прошагав еще немного, Пит через какой-то десяток шагов тоже остановился.
— А кому известно, что творится в душе у психопата?
Харри покачал головой.
— Может быть, это был Франц. Но не из ревности ко мне.
— Брескин?
— Да это же круглый нуль.
— Он всегда поражал меня: чересчур уж замкнут. Сам по себе.
— Ой, всегда мы готовы накинуться на человека, если тот кажется нелюдимым, — сказал Харри. — Ну, держится человек в стороне, все про себя и при себе. Но тут не больше логики, чем подозревать Франца только потому, что у него с Ритой когда-то — много лет назад — что-то там было.
— А скажи, почему Брескин эмигрировал из США в Канаду?
— Не помню. Да он, может, и не рассказывал.
— Должно быть, существовали какие-то политические причины, — предположил Пит.
— Да, такое бывает. Но у Канады почти такая же политика, как в Штатах. Я что имею в виду? Ведь коль уж человек решился покинуть родину и сменить гражданство, то его новая родина должна коренным образом отличаться от прежней. Ну, там, строй государственный другой, правительство не так правит, экономика иная. — Харри чихнул и шмыгнул готовым потечь носом. — Кстати, у Роджера была замечательная возможность прибить пацана еще до обеда, сегодня. Когда Брайан болтался над пропастью, спускаясь с утеса, чтобы дотянуться до Джорджа, Роджер мог запросто перерезать канат. И ума для этого большого не надо, а умнее ничего не придумаешь.
— А может, он и убивать никого не хотел, даже Брайана. Или, быть может, ему нужна была гибель только Брайана. А обрежь он веревку, погиб бы не только Брайан, но и Лин. В одиночку Роджер Джорджа бы не вытащил.
— А почему он не перерезал веревку, когда Лин уже был наверху?
— А потому что Джордж был свидетелем.
— Чтобы у психопата да такие способности к самоконтролю? Кстати, какой уж тогда из Джорджа был свидетель? Он же был едва жив и еле-еле соображал. Вряд ли он понимал что-либо тогда хотя бы наполовину.
— Но ты же сам сказал, что Роджер — круглый нуль.
— Мы пошли по кругу.
Пар, выдыхаемый ими по ходу разговора, конденсировался и становился льдистым туманом. Тучка, образовавшаяся между их головами, стала уже настолько плотной, что собеседники с трудом различали черты друг друга, хотя между их головами вряд ли было больше шестидесяти сантиметров.
Помахивая ладонью, чтобы отогнать туман подальше от стены их укрытия, Пит сказал:
— Мы забыли про Клода.
— Мне он кажется самой неподходящей кандидатурой.
— Ты давно его знаешь?
— Пятнадцать лет. Шестнадцать. Что-то вроде этого.
— А на льду прежде с ним бывал?
— Неоднократно, — сказал Харри. — Мужик что надо.
— Он часто вспоминал покойную жену. Колетту. Он все еще плачет о ней. Переживает. Трясется. Когда она умерла?
— В этом месяце будет уже три года. Клод как раз на льду был, впервые за два с половиной года смог выбраться, и тогда-то ее и убили.
— Убили?
— Она прилетела из Парижа в Лондон. Думала отдохнуть. И в Англии пробыла всего трое суток. А Ирландская революционная армия послала своих террористов, и те подложили бомбу в тот ресторан, в котором Колетт завтракала. Взрыв поразил насмерть восемь человек, в том числе и ее.
— Боже милостивый!
— Одного из виновников поймали. До сих пор сидит.
Пит сказал:
— А Клод никак не мог с этим смириться.
— Ах, конечно. Колетт была замечательная. Тебе бы она понравилась. Они с Клодом были так же близки, как мы с Ритой.
