Мне просто жизненно необходимы новые впечатления, информация и знания. Я мечтала поучаствовать в различных конкурсах, в мастер-классах от лучших татуировщиков мира да и просто посмотреть, как они работают, как создают свои шедевры. Упустить такую возможность – застопориться на одном месте и позволить моим конкурентам обойти меня уже на старте.
Нет, я должна что-то придумать. Мама права: за своё надо бороться, иначе мечты так и останутся мечтами. И я буду бороться. Буду! Тем более, что ничего такого криминального и страшного в моей мечте нет. Вот только как убедить в этом родителей?
Врать? Не умею я. Недоговаривать – да, но выдумывать небылицы – это не моя тема. Вернее, выдумать-то я могу да еще какие, но вот заставить в них поверить хотя бы саму себя у меня ни за что не получится. Секрет же успешного вранья, как говорит моя Лиза – мамина сестра, заключается как раз в том, чтобы безоговорочно верить в собственные выдумки, когда толкаешь их в массы. Я не верила, как ни старалась. Во мне вообще актерских талантов не было ни на грош, поэтому лгунья из меня получалась аховая. Однозначно, нужно было придумать что-то другое…
-Настя, ты вообще меня слышишь?! – отвлёк меня от моих умозаключений возмущенный мамин голос.
-А? Что ты говорила? Я задумалась.
-Я вижу. Летаешь вечно в облаках, как твой папаня. Тот тоже всё где-то не в реальной жизни находился, - завела мама свою любимую шарманку. День прожит зря, если она не послала моему отцу хотя бы один словесный кирпич в голову. Естественно, все они летели через меня.
Когда я была помладше, мне казалось, что мама меня ненавидит, я чувствовала себя ненужной, более того, обузой. С возрастом это ощущение никуда не делось, но я стала лучше понимать маму.
Ей ничего не далось на голубом блюдечке. Всё, что она имеет, вырвано у этой жизни теми самыми зубами, про которые она так любит говорить. Расти они у неё начали аж с пятнадцати лет, так как моя бабушка (которую я никогда не видела) из любительницы выпить превратилась в алкоголичку, и маме пришлось подрабатывать, чтобы прокормить себя и младших сестер. Где она работала для меня до сих пор загадка, мама не любит распространяться о своей юности, а Лиза просто отмахивается, что наводит на определенные мысли, которые хочется гнать от себя подальше. В восемнадцать мама переехала в столицу и поступила в медицинский колледж. А потом, на одной из студенческих вечеринок встретила моего папу и пропала. Он учился на художника – мультипликатора, был творческой натурой в вечном поиске вдохновения, смысла бытия и работы. Мама влюбилась без памяти, как и он, будучи ценителем всего прекрасного. Она была его музой, он – её счастьем. Но через девять месяцев родилась я, и на смену романтике пришла реальная жизнь: «Счастье» оказалось совершенно не приспособлено к труду, а «Муза» напрочь лишена какой-либо глубины, будучи «приземленным, алчным созданием, пекущемся лишь о хлебе насущном». Но, тем не менее, их брак продлился семь лет. Мама, взвалив на свои плечи всю материальную ответственность, пахала в три смены, папа пребывал в творческом поиске, доучивался и занимался мной.
Для меня это было чудесное время. Папа всегда был рядом, играл со мной, учил меня всему. Именно он привил мне любовь к рисованию и музыке, научил читать, писать и считать. Он был моим лучшим другом, которого мама однажды просто взяла и выкинула из нашей жизни, собрав вещи и переехав из бабушкиной квартиры в комнату на подселении. Разрыв родителей я переживала очень тяжело. Винила во всем маму, более того, ненавидела ее, о чем ни раз говорила и за что серьезно огребала. Мама не гнушалась меня бить, и за это я ненавидела её еще больше. Но стоит признать, пощечины, разбитые, порой, в кровь губы и ремень поубавили во мне спеси: больше я не позволяла себе высказывать маме какое-либо недовольство в грубой форме, научилась в семь лет быть самостоятельным ребенком и всю работу по дому взяла на себя. Как ни странно, но злобы и обиды на мать я не затаила, хотя понять и смириться с тем, что она бросила папу смогла только сейчас.
В восемнадцать лет начинаешь задумываться об отношениях между мужчиной и женщиной, мечтать о любви и представлять того самого - единственного и неповторимого. Оригинальной в этом вопросе я не была: как и все хотела видеть рядом с собой сильного мужчину, на которого всегда можно положиться, опереться, усесться и свесить ноги, а не мальчика, которого придется кормить и воспитывать на ряду с собственным ребенком. Поэтому маме можно было только посочувствовать. Папа, он хоть и хороший человек, но на идеал мужчины вообще ни разу не тянул. К счастью, судьба, точнее – мамины острые «зубы» подарили ей папу Гришу, который в общем-то тоже идеалом не был, но имел такое «плечо», на которое опираться можно было хоть всей толпой. Большего моей маме и не требовалось. У неё вообще, как и у Оскара Уайльда, был абсолютно непритязательный вкус: ей вполне хватало самого лучшего.
***
Закрепив свое положение на «плече» папы Гриши рождением моей сестры Каролинки, она, наконец, успокоилась и кажется, даже почувствовала себя счастливой.
Хотя в такие моменты, как сейчас я в этом сильно сомневалась. Не знаю, что маму так задевало, но когда дело касалось папы Андрея, она вскипала моментально. А уж с тех пор, как он женился, и наконец, начал хорошо зарабатывать, устроившись на детском канале, вообще рвала и метала, заявляя, что папина Лида получает её дивиденды.
Если бы не знала маму, решила, что она ревнует. Но причина гораздо прозаичней: просто моя мамочка самая настоящая стерва, и меня часто подмывает сказать ей об этом. Вот только мои губы до сих пор помнят, каково это быть разбитыми, поэтому приходиться помалкивать в тряпочку, что я и делаю, пока мама в очередной раз проезжается катком по папе.
-Настя, ты опять меня не слушаешь, – раздраженно заметила она.
-Слушаю, - машинально заверила я её и взглянула на себя в зеркало, которое тут же обличило меня даже в такой мизерной лжи: уголки губ предательски подрагивали в попытке сдержать невольную улыбку. И вот вечно так - как дура лыблюсь чуть что.
Мама тоже в курсе моей этой неконтролируемой мимики, поэтому недовольно вздыхает, качая головой.
-Ладно, я пошла,- посчитала я за лучшее, наконец-таки, ретироваться. Необходимо было продумать, как штурмануть папу Гришу, ибо всё всегда зависело именно от него. Если папа Гриша против, то уже неважно, кто разрешил.
-Переоденься к ужину, возможно приедет Елисеев, - предупредила мама, я кивнула и бросила взгляд на свои золотые часики Longines – подарок, кстати, вышеупомянутого Елисеева на совершеннолетие.
До ужина оставалось всего лишь полчаса, поэтому о том, чтобы прокатиться на велике и обдумать план, как подступиться к папе Грише, не могло быть и речи. Опоздание на ужин в нашей семье приравнивалось к семи смертным грехам.
«Дисциплина – основа всего!» - повторял папа Гриша и карал по всей генеральской строгости за её нарушение.
Под раздачу мне попадать совершенно не хотелось, поэтому время до ужина я решила убить в библиотеке, выбрать чтиво на ночь - что-нибудь жуткое. Кто-то наверху расценил мой запрос по-своему, и на глаза мне попалась скандальная «Эммануэль». Особого желания погрузиться в мир чьих-то эротических фантазий у меня не было, но все же любопытство пересилило. Что ни говори, а скандальные вещи обладают каким-то запредельным очарованием, поэтому я взяла книгу и, усевшись на подоконник, решила пролистать пару страниц. От первой же сцены в самолете пришла в легкое недоумение, но после второй мне стало всё предельно ясно, и открыв концовку, я убедилась в правильности своих умозаключений: долгий (аж в двести страниц) путь новоявленной нимфоманки от одного члена к трем через разномастных мужиков и баб, смену локаций и поз. Зашибись интрига и скандал!
