Он касается меня между ног, хмыкает удовлетворенно и без церемоний сдвигает трусики. У меня перехватывает дыхание от остро нахлынувшего удовольствия, когда он, втянув с шумом запах моей кожи, круговыми движениями распределяет густую смазку по влажным, набухшим складочкам.
Я такая мокрая, такая готовая для него, что от стыда не в силах выдавить ни звука, поэтому прикрыв глаза, отчаянно мотаю головой.
-Нет? Моя девочка не такая? – издевается, прикусывая основание челюсти, и тут же зализывая, скользит ниже по шее до воротника футболки. Его слюна холодит кожу, но мне не противно, меня возбуждает его след, его до пошлости откровенные повадки, как бы я не пыталась себя отрезвить, крича: «Что ты творишь, дура? Почему стоишь и терпишь эту мерзость? Он ведь тебя с дерьмом смешивает, а ты… Очнись, наконец, в другой комнате спит его жена и дети!»
-Прекрати, иначе я буду кричать! – предупреждаю слабым голосом, пытаясь взять себя в руки и справиться с наваждением, но он лишь усмехается и шлепает с противным хлюпающим звуком по моей промежности, одновременно прикусывая через футболку сосок, заставляя меня вскрикнуть, и отозваться мое тело новой волной жара.
-Конечно, будешь. На всю округу будешь орать подо мной, - обещает он и, сдавив еще сильнее мое горло, стягивает с себя до середины бедер штаны с трусами. Я пропускаю удар и окаменев, с шоком смотрю вниз на его стоящий под острым углом, кажущийся огромным в полумраке, член.
О, Господи! Он что, серьезно намерен трахнуть меня на кухне у стены?
Нет, нет, нет! Я не хочу так. Не когда он зол, пьян и совершенно не контролирует себя. Я ведь не выдержу.
От паники начинаю задыхаться и вцепившись ногтями в его руку, удерживающую меня у стены, пытаюсь достучаться до него:
-Пожалуйста, Серёжа… Не надо так. Это насилие.
-Насилие? Нет, Настюш, это - называется закономерность. Когда дразнишь мужика вхолостую, будь готова к тому, что он тебя поставит раком и жестко выеб*т, - ласково наставляет он и, перехватив мои руки, заводит над головой, пригвождая к стене. Я чувствую себя беспомощной. Мне страшно и в то же время на каком-то необъяснимом уровне, я хочу, чтобы это случилось. Чтобы он взял все в свои руки, и меня больше не рвало на части от противоречий. Пусть сделает! Может, тогда меня, наконец, отпустит, и я отмучаюсь. Переболею, разлюблю.
В надежде на это позволяю ему отвести мою ногу и забросить себе за пояс. Колено простреливает болью, но я не подаю виду. Прикусываю губу и, открыв себя для него на максимум, впиваюсь ступней в упругую ягодицу, чтобы удержать равновесие.
-Умница… больше ломалась, - похабно усмехнувшись, вклинивается Долгов между моих ног. Его насмешка больно жалит, и я дергаюсь, чтобы освободиться, но он только сильнее сдавливает мои руки. -Поздно, Настюш, характер демонстрировать, - шепчет в губы, но не целует, меня же начинает колотить от этой близости, а в следующее мгновение весь мир, будто замирает, когда он касается меня там, проводя головкой члена вдоль моих отчаянно мокрых складочек.
Втягиваем с шумом воздух и смотрим друг другу в глаза. От мысли, что всего мгновение отделяет меня от того, чтобы стать его, бросает в жар, между ног начинает жадно, сладко пульсировать, прося большего. Но Долгов, как специально, замирает, выпивая мои эмоции, и улыбается, зная, что я кайфую.
Тут же прикрываю глаза, не в силах выдержать этот все понимающий взгляд. Мне стыдно, до слез стыдно, что, несмотря ни что, хочу его - чужого мужа, отца своей подруги! – но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу его! До одури хочу!
-Нравится? – коснувшись моих губ языком, начинает он ласкать меня, скользя членом туда –сюда, слегка погружая его промеж половых губ, и снова выскальзывая, задевая клитор.
Это так… что нет слов, одни стоны, которые я изо всех сил стараюсь держать в себе. Я кусаю губы до крови, которую Долгов тут же слизывает, но как только пытаюсь углубить поцелуй, отстраняется. Он словно наказывает меня, давая прочувствовать, каково это, когда тебя, как собачку дразнят. И да, это невыносимо. В какой-то момент я не выдерживаю, и наплевав на все, прошу:
-Пожалуйста, Сереж…
-Пожалуйста «что», Настюш? Трахнуть тебя? – выдыхает он хрипло, наращивая темп. Мы дышим, словно загнанные. В воздухе стоит пряный, терпкий запах. Он странный, непонятный, но он мне нравится, он заводит меня еще больше, как и эти влажные, чавкающие звуки, которыми сопровождается каждое Сережино движение. Мне все еще стыдно, что я такая мокрая, но Серёжа, будто читая мои мысли, мурчит. – Моя девочка… Только моя. Так ох*енно течешь для меня. Так сладко просишь… Выпрашиваешь, Настюш.
У меня вырывается тихий стон, когда он больно прикусывает мой подбородок и, скользнув языком по шее, оставляет засос, будто ставя печать. Я содрогаюсь от волной накатившего удовольствия и кончаю, Долгов тут же следует за мной, и через секунду мои бедра и промежность орошает теплыми каплями.
-Твою мать! – дрожа, выдыхает Сережа сквозь зубы, уткнувшись мне в шею. Я тоже все еще дрожу, между ног отчаянно пульсирует, в голове же пусто: ни единой, проклятой, полной яда и вины, мысли. Но я знаю, что это только пока. Как только пройдет эйфория, реальность обрушится на меня всей своей тяжестью и раздавит, как мерзкую, противную муху, осмелившуюся попасть в банку с медом.
Не знаю, сколько мы так стоим. Когда Долгов, отстранившись, натягивает штаны, я все еще оглушена произошедшим, и замерев размазанной, испачканной массой по стене, наблюдаю за ним, будто издалека. Даже дергающая боль в затекших руках и стекающие по ногам противно –холодные капли не отрезвляют. И слава богу! Я до ужаса боюсь момента, когда придет осознание случившегося, а потому с замирающим сердцем жду первых слов. Но Долгов, молча, подходит к столу, жадно допивает остатки виски прямо из бутылки, и даже не взглянув на меня, нетвердой походкой направляется на выход. Если он хотел опустить меня еще ниже, то у него получилось. Чувствую себя шлюхой, которую гадко, извращенно отымели в подворотне.
Оставшись одна, сползаю медленно по стене и едва сдерживаюсь, чтобы не завыть в голос от расползающейся, словно раковая опухоль, пустоты. Меня, будто до суха выпили.
Полнейшая эмоциональная контузия. Нет даже злости. Ни капли злости к нему, за то, что не остановился, когда просила, ни капли жалости к себе, ибо я сама завела этот поезд тем ночным звонком позапрошлой ночью, и прокручивала снова и снова маленький ключ, стягивая тугую пружину механизма.
Никто не мог сделать мне больнее, чем я сама себе сделала, не сумев отказать, и когда горячие капли разбиваются об раскрытые ладони, позволяю себе зарыдать. Дрожа всем телом и не сдерживая отчаянный вой. До болезненной икоты, сжимающей грудь, выпускающей позорные громкие всхлипы. Я рыдаю, как маленькая девочка, у которой отобрали куклу. Вот только у меня отобрали не куклу, а нечто более важное.
