Наивная дурочка, стоящая воздушные замки. Но я ведь тогда не знала, что мне принесёт завтрашний день. Всё, что во мне не смогли растоптать до этого, размазали тем днем по брусчатке перрона, пройдясь по остаткам армейскими сапогами. Рита забрала меня с вокзала. Всю дорогу до дома всё происходящее казалось каким-то нелепым, нереальным, словно происходило не со мной. Долго лежала в кровати и не могла уснуть, пока меня не начало накрывать. Ком собрался в горле, слёзы бежали по лицу. Хотелось кричать, плакать навзрыд. Наверное, события того дня были последней каплей. Чаша переполнилась, и вся боль рвалась наружу, просила выхода, ломая рёбра и перекрывая дыхание. Я, не желая разбудить своим воем Риту или, не дай Бог, бабу Нюру, прикрыла ладонью рот, заглушая всхлипывания, вышла во двор. Уйдя в самый дальний угол бабушкиного огорода, где стояла старая банька, присела на скамейку и, наконец, разрыдалась. Слёзы душили и сжимали горло, боль сдавливала грудную клетку. Я не просто рыдала – я выла от обиды, боли, несправедливости. В отчаянье стучала кулаками по старым бревнам бани, разбивая себе в кровь пальцы. Задавалась единственным вопросом: за что?
В дом вернусь только под утро. Ноги сводило и покалывало. От долго сидения на низенькой скамейке, словно тысяча мелких иголочек впивались в мышцы. Глаза и лицо распухли от слёз. Не помогло даже то, что умылась холодной дождевой водой из бочки. На горизонте уже алел рассвет. Солнечные лучи возвещали о начале нового дня. Только в душе отныне воцарилась мрачная, непроглядная темень.
Проснулась ближе к двенадцати. Баба Нюра суетилась на кухне. Ритка, как всегда, в это время на подготовительных занятиях подтягивала математику. Стало безумно стыдно, что в чужом доме на птичьих правах, да ещё и сплю до обеда. Вышла на кухню, умылась.
– Баб Нюр, давайте я вам помогу.
– Ты садись, деточка, покушай сначала.
– Не хочется есть, попозже, – если честно, от одного запаха еды меня начинало тошнить. У меня так бывает, когда сильно перенервничаю. Но говорить об этом бабушке я не стала. Мало ли, волноваться станет.
– Ну, так и похудеть недолго. Кушать надо, особенно с утра. Ладно, что с тобой поделаешь. Не насильно же кормить. Тогда собирайся да в магазин сходи за сгущенкой, торт испечем. У Риткинашей день рождения сегодня, не забыла?
– Конечно, не забыла.
– Не чай девке уже восемнадцать лет. Взрослая стала, а я и не заметила. Мать её непутевая в этом возрасте уже в подоле принесла. Слава Богу, Ритка выросла не чета ей, по стопам матери не пошла, – старая женщина как-то тяжело вздохнула, будто вспомнила что-то плохое.
К вечеру мы с бабой Нюрой испекли торт и накрыли скромный стол к приходу Риты, которая снова прибежала с кучей книжек и тетрадей. Мы втроём попили чай с тортом, поужинали. Бабушка рассказывала нам забавные истории из своей молодости, мы слушали и смеялись. Было так тепло, по-семейному. За все годы, проведённые в одной квартире с матерью, именно сейчас, за столом с Ритой и бабой Нюрой, я испытывала ощущение какого-то внутреннего тепла, доброты, чувства семейности. Когда семья – не просто слово. Когда ты чувствуешь, что ты не один, ты связан какими-то незримыми нитями с этими людьми, и от этого становилось хорошо на душе, спокойно.
Утром я проснулась рано, дома было непривычно тихо. Прошла на кухню, поставила чайник. Следом за мной проснулась Рита.
– А бабушка спит ещё?
– Наверное.
– Уже восемь. Она обычно в шесть встает. Может, ушла куда? – Рита пошла в бабушкину комнату, а я принялась разливать по кружкам чай. Услышав вскрик подруги, я чуть не опрокинула на себя чайник с кипятком. Отставив всё, бросилась в комнату.
Рита стояла у кровати бабушки, прикрыв лицо руками. Баб Нюра лежала как обычно, словно спала. Только бледность лица и умиротворенность говорили о том, что женщина умерла.
А дальше всё с бешеной скоростью завертелось в бесконечных хлопотах. Вызвали скорую помощь для того, чтобы зафиксировали смерть. Тело забрали в морг. Врачи сказали остановка сердца. Рита беспрестанно плакала. У меня же слёз отчего-то не было. Надо было принимать ряд решений. Когда бабушкино тело забрали в морг, Ритка ушла в комнату и проплакала весь день. Я её не трогала лишний раз, сама обошла всех бабушкиных подруг известила о случившемся. Баба Зина взяла на себя заботы о месте на кладбище, остальные позаботились о прочих вещах. Нам с Ритой предстояло накрыть поминальный стол. Дверь в дом была постоянно открыта, люди приходили прощаться с бабушкой. Все два дня мы почти не спали, встречали и провожали людей. Вокруг всё было в венках и траурных лентах. Рита не отпускала ни на минуту мою руку. Да и я не хотела её оставлять надолго одну. Слёзы так и не пришли, внутри будто всё выжгли, пустота полнейшая. Жизнь словно на прочность меня испытывала, продолжая отбирать всё, что я любила и бережно хранила.
После похорон было тяжело находиться в бабушкином доме, но нам ничего другого не оставалось. Через две недели мы сдали последние экзамены и, не дожидаясь выпускного, на который если честно и не собирались идти, забрали аттестаты. Сидя на скамейке в сквере недалеко от школы, мы праздновали мой день рождения и наше окончание школы поеданием мороженого в вафельных стаканчиках.
– Ань, а ты куда поступать будешь? – неожиданно спросила Ритка, хотя мы не раз обсуждали с ней вопрос поступления.
– В город поеду. В архитектурный хочу на градостроительство.
– А я в педагогический, на учителя русского и литературы.
– Он и у нас есть. Филиал института в училище открыли.
– Я знаю. Но я с тобой хочу. Ань, − она сдала своей рукой мою ладонь, − у меня же никого больше нет, кроме тебя. Никого не осталось…
Вот так мы и уехали тогда с Ритой в город. Собрали сумки. Сдали бабушкин дом, чтобы какие-то деньги на жизнь были. Поступили. Нам дали места в соседних общежитиях. Пришлось меняться и подкупать комендантов, чтобы нас заселили в одну комнату.
Жизнь, как нам тогда казалось, начинала налаживаться, и, наконец, наступила белая полоса. Мы даже за лето успели найти работу. Я подрабатывала уборщицей в одном небольшом кафе, а Рита устроилась на полставки продавцом в магазин цветов. Мы предвкушали начало учебного года, радости студенческой жизни, но всё сложилось иначе…
В один из первых дней сентября на работе мне стало плохо. Я как раз заканчивала мыть подсобное помещение. Голова закружилась, тошнота подступила к горлу. Администратор Галина Дмитриевна, увидев мое состояние, отпустила меня домой отлежаться. Но такое в последние дни уже случалось, поэтому вместо дома я направилась в ближайшую поликлинику, даже не догадываясь, чем для меня это закончится. Оттуда меня отправили в женскую консультацию, как-то двусмысленно хмыкнув.
– Голубушка, да ты беременна. Шесть-семь недель, сердечко уже бьется, – врач заполняла какие-то бланки, не обращая на меня никакого внимания.
– Вы не могли ошибиться? – даже сама не узнала свой голос. Женщина-врач среднего возраста повернулась ко мне.
