— Я видел. Вы же их пронумеровали.
— За собак особенно обидно, — решаюсь я озвучить. Улыбка никак не желает покидать мое лицо.
— Два добермана. Твин и Пикс. — Под моим удивленным взглядом Эперхарт лишь отмахивается. — Я не читаю мысли, просто в рамках скучной светской беседы все и всегда спрашивают одно и то же.
— Полагаю, собаки прекрасно обучены и способны при необходимости именно что отгрызть кому-нибудь голову за вторжение на частную территорию?
— Да, с ними занимается кинолог, раз уж сам я предпочитаю дрессировать людей, а вернее, менеджеров. Знаете, что самое в этом обидное? — доверительно интересуется Эперхарт, наклоняясь ближе.
— В части дрессировки собак или людей?
— Менеджеров, — конкретизирует он с едва заметной усмешкой. — Только поднатаскаешь вас, таких зеленых и неблагодарных, как вы ручкой из окна машины машете по истечении годового контракта. Сиэтл вам подавай и бюро синхронных переводов. Высокие идеалы — такая тоска.
— Да уж пожалуй, — искренне оскорбляюсь я, не без удивления отметив, что он помнит, откуда я родом. — То ли дело разметка по линейке начальственной приемной!
— Эх и нарываетесь вы, Валери, — щурится Эперхарт.
Подумав, решаю не акцентировать внимание на фамильярном обращении.
— Еще недавно вы собирались меня уволить, а теперь заманиваете отличным климатом и междоусобными войнами?
— Если представить вашу судьбу в «Айслекс» как весы, думаете, в которую из чаш вы только что положили горсть крупинок? — И тут же сам отвечает на свой вопрос: — В отношении именно вас я уже несколько раз проявил чудеса терпения.
Он говорит это, и я вынужденно хватаюсь за бокал с водой, потому что мне, как обычно, мерещится в его словах двойное дно. Или не мерещится, так как:
— Как просто и как сложно одновременно, — вдруг выдает он задумчиво. У меня от этих слов сердце проваливается в желудок. — Так и собираетесь игнорировать?
Несколько секунд я смотрю в окно, собираясь с силами, мыслями. Он действительно сказал это? Я ведь не придумала? Я ведь не совсем помешалась на этом человеке? Куда там! В самом деле помешалась, но тем не менее не вижу иного значения его слов.
Не выдерживаю и зло оборачиваюсь:
— А что мне еще остается? Вы тоже все прекрасно понимаете!
Бокал в руке вздрагивает, и мне приходится поставить его на стол. Прищуренные в удовольствии глаза мужчины сверкают, оттягивая на себя все внимание. Опустить взгляд так хочется, но это будет расценено как слабость, а мне она не по карману.
— А при чем здесь я? Вы сами себя топите, — наконец проговаривает Эперхарт.
— Да неужели?!
— Ради бога. Вы оказались в такой же ситуации, как человек, которого выкинули из лодки на середине озера. А значит, у вас есть два исхода: быстро научиться плавать, пока не сильно нахлебались воды, либо запаниковать, нахлебаться вдоволь сразу и пойти на дно, так и не поняв, что нужно было делать, чтобы удержаться. — Мне категорически не нравится эта метафора. Остается поджать губы. — Судя по лицу, вы уже догадались, какой случай ваш.
— Догадалась, какой случай вы считаете моим. Но в корне не согласна с метафорой, — отвечаю я упрямо в надежде, что он отстанет. Мысли испуганно мечутся, не находя иных вариантов, кроме как заставить Эперхарта замолчать.
— Не нравится метафора — уберем. Без нее даже удобнее. Итак, говоря прямо: вы либо научитесь хладнокровно пресекать мои инсинуации, и тогда со временем мне это надоест, либо наделаете страшных глупостей в попытке удержаться и пожалеете вдвойне.
— Есть еще один вариант: ваша совесть проснется и вы перестанете меня цеплять, — перебиваю, прежде чем он разовьет тему.
Говорю это, а пальцы под столом в обход мозга крутят и крутят колечко. Камнем назад, вперед, по новой. Тот болезненно царапает мизинец, но остановиться не получается.
— Какой удобный для вас вариант. Но возможен лишь в том случае, если я окажусь человеком, ставящим чужие интересы выше собственных, — равнодушно подмечает босс. — Увы для вас, в бесконечном списке моих достоинств альтруизма не значится. Неужели вам еще не нашептали, по какой «благородной» причине я создал свой «Айслекс»?
— Нашептали, и, не поверите, я наивно пыталась вас оправдать. Теперь вот пожинаю плоды. Но дело совсем не в совестливости. С чего вдруг все это, мистер Эперхарт? Что изменилось? Разве я дала повод?
— Дали, Валери, а как же? — Я уже начинаю набирать воздух в легкие для новой тирады, как он обрывает меня всего одним именем. — Элейн Гейз. Вы совершенно точно знали, что делаете, когда просили меня за нее.
— Но я же ничего такого… — бормочу я сбивчиво, едва слышно. Потому что в глубине души понимаю: он прав. Но разве… разве это считается? Всего одна маленькая просьба!
— Верно. Ничего откровенно предосудительного вы не сделали, но представьте на своем месте кого-нибудь другого. Скажем, Коннора Фокса. Не подходит, раз он мужчина? Тогда давайте девушку. Поменяем слагаемые, пусть Элейн просит за вас. В одном шаге от меня, стыдливо пряча глаза, шепча срывающимся голосом выразительное «пожалуйста». Вам следовало идти до конца и назвать меня по имени, но вы ожидаемо струсили и смазали все впечатление. — Щеки опаляет румянцем. Нарисованная Эперхартом картинка действительно будоражит воображение. Разве так оно было? Конечно нет. — Надеялись, что я сделаю, как вы хотите, и проглочу такой финт молча? Да будь я таким дураком, «Айслекс» давно бы уже потонул, как незабвенная Атлантида.
— Простите, я не так себе это представляла, — замотала я головой.
— Да? Хотите добавить к делу, кто и что представлял?
— Достаточно, — обрываю я его резко и решительно смотрю в лицо Эперхарта. — Я извинилась. Этого больше не повторится.
Глаза босса неожиданно темнеют.
— Не на такую реакцию я рассчитывал, но так точно здоровее упорного отрицания. Что ж, возвращаемся к прежней модели общения.
На мое счастье, в этот момент приносят заказ, и у меня появляется предлог свернуть взрывоопасный разговор. Вот только Эперхарт в чем-то прав: не думать об этом не выходит, а все беды, как известно, от самокопания.
Нетрудно догадаться, что мой аппетит испорчен. С трудом впихнув в себя пару кусочков, я обреченно откладываю столовые приборы и снова берусь за бокал с водой. Пишу короткое сообщение Клинту о том, что задерживаюсь и понятия не имею, во сколько вернусь.
На мое безумное счастье, остальную часть обеда Эперхарт четко и лаконично отвечает на вопросы. Я немного расслабляюсь и тут же попадаю в плен усталости. Ноги еле держат, и это буквально. Поднимаясь в кабинет за вещами, я чуть не плачу, чудом доезжаю в целости до дома. А уж там, не раздеваясь, падаю на кровать. Меня не хватает даже на более-менее связный разговор с Клинтом. Я засыпаю раньше, чем он выходит из душа, как была, в офисной одежде. Сквозь сон понимаю, что любимый меня раздевает, но открыть глаза все равно не могу.
