— Я спрашивала не об этом, — неожиданно вспоминаю я о потерянной нити разговора. — Что вы будете делать с Веласко?
Эперхарт снова выглядит удивленным.
— О чем вы волнуетесь, задавая этот вопрос? О сохранности рабочего места? Год оно точно продержится. О друзьях? Эти птенчики подросли и летают получше вашего…
— О вас, разумеется, — говорю я то, к чему он, несомненно, ведет. Алкоголь придает мне смелости, которой в обычной жизни, как правило, хватает на спонтанно, бездумно брошенный вопрос. Единственный. — Я не черствый человек, для этого мне мало лет, выгляжу моложе Боуи, меня почти незаконно брать на работу, — припоминаю я ему все скопом. — Так что вы будете делать?
Эперхарт на мой ироничный выпад никак не реагирует и внезапно конструктивно отвечает:
— Искать крысу, конечно, а потом искать управу на крысу. Меня сдал кто-то ответственный за военный контракт, иначе Веласко не кружил бы стервятником.
— Гонзалес? — предполагаю я.
— Гонзалес — это слишком недавняя потеря. Пока Веласко все проверит, пока окрутит судью. Далеко не каждый захочет выступать против человека моих возможностей, даже если твердо верит в виновность. Тут надо хорошо искать и много думать. Что-то тут личное, — задумчиво сообщает он и, опомнившись, фокусирует взгляд на мне. Будто сболтнул и уже жалеет. Но я вообще ничего не поняла. И из личного об Эперхарте знаю лишь имена собак и нескольких подружек.
— Хорошо, что есть план. Мне пора, спокойной ночи, — говорю я одновременно с тем, как у босса взрывается новым звонком телефон.
Как ни странно, к утру линзу действительно поставили на место, а мне выпал уникальный шанс увидеть магию. Я со своим крошечным, но тем не менее опытом уже прекрасно понимала, что не увижу красиво бьющий в пространство лазерный луч. И все же, когда какой-то там ученый получил невидимые данные и прислал в ответ несколько циферок, я испытала невероятное разочарование. Из-за одного этого столько месяцев возни, увиливаний, приготовлений и напряженных ожиданий? Кажется, такого мнения была я одна. Мужчины оживились, начали бегать, махать руками, что-то подкручивать. Даже угрюмый еще с вечера Эперхарт засуетился. Всучил мне пиджак и полез вместе с каким-то арабом наверх на зеркало телескопа. Общались мужчины при этом едва ли не жестами, совершенно игнорируя наличие в трех метрах под ними полноценного переводчика. И прекрасно справлялись. К моему удивлению, это странное ползание по металлическим штуковинам продолжалось весь день. Одни ползали, другие нажимали кнопки, третьи передавали нам цифры, четвертые велели продолжать.
Но Эперхарт был абсолютно доволен. Посоветовал мне не терять эксперта Кайеда «как единственного толкового сотрудника в арабской команде». Поужинали мы вдвоем, почти не разговаривали. Каждый думал о своем. Эперхарт обдумывал стратегию поведения с Веласко, я страдала из-за наших с Клинтом недопониманий. И остро ощущала себя глупенькой девочкой, но ничего не могла с собой поделать. Мама умерла, с Клинтом не клеилось…
Ничего удивительного, что в девять часов вечера я сбегала из отеля ради встречи с последним знаковым человеком из своего прошлого: с моей няней. Вы не ослышались, пока мы жили в Дубае, маме приходилось много работать, а за мной приглядывала добродушная немолодая женщина. Наполовину арабка, наполовину американка. Я встречалась с ней в каждый свой приезд и… и сейчас, несмотря на командировку, тоже очень хотела повидаться. Ведь я хотела рассказать ей о маме. По телефону всего-всего не расскажешь.
Однако едва я подхожу к дверям отеля, как они разъезжаются, являя не только улицу, но и моего хмурящегося работодателя.
— Ну и куда вы?
— Эээ…
Мне хочется себя стукнуть за это многозначительное глубокомыслие. И боссу, видимо, тоже хочется меня за него стукнуть.
— У меня здесь осталась знакомая, я бы хотела ее увидеть, — говорю я быстрее, чем Эперхарт придумает подходящую ситуации колкость.
— Ночью?
— Днем я занята, — мягко напоминаю я. — А уже завтра мы улетаем назад. Последний шанс.
— Я вас провожу, — кивает босс.
Представив, как я буду рассказывать пожилой Фай о маме и Клинте, а рядом — рявкать в гарнитуру Эперхарт, я нервно чешу бровь, но как бы повежливее отделаться от босса — ума не приложу. И вообще, в последнюю неделю я дважды была поймана на попытке от него отвязаться, и каждый раз мне после этого грозили увольнением. Можно было бы продолжить в том же духе и не задумываться о неустойке по контракту, но вдруг Эперхарт найдет другой способ мне отомстить за пренебрежение своей CEO-персоной? Без увольнения, в смысле. Он же меня замучает. А я уже на волосок от нервного срыва.
— Хорошо, пойдемте, — киваю я и прохожу в двери.
Три года меня не было в Дубае, так как оставить маму в плохом состоянии я никак не могла. За это время Фай, к счастью, не сильно изменилась. Я боялась, что увижу, как она постарела, и совсем раскисну.
Несмотря на смешанное происхождение, Фай мусульманка, искать ее приходится в темноте среди других женских фигур в черных нарядах. Задачка. Но затем я вижу ее знакомое, полное неповторимым светом лицо и чувствую себя почти как рядом с мамой.
— Валери, — ласково говорит Фай, обхватывая мое лицо сухонькими ладошками. Она лишь единожды стрельнула глазами в Эперхарта, а вопросов задавать не стала. Мои благодарности. — Как я рада тебя видеть.
— Фай, — обнимаю я женщину в ответ. — Я здесь по работе. Фай, моя няня. Мистер Эперхарт, я на него работаю.
Глаза нянечки ожидаемо скользят к моему кольцу. Еще раз, Фай мусульманка, и для нее сложно воспринимается тот факт, что я прилетела через полмира с мужчиной, который является мне, по сути, никем. Впрочем, может, я тоже в какой-то степени мусульманка, раз мой мозг отказывается понимать, как это Эперхарт все время рядом, но — нельзя. Ох.
— Приятно познакомиться, — вежливо говорит босс. — Я отойду переговорить.
Он действительно уходит, оставив нас с Фай наедине. Это крайне тактично. Припомнив историю наших взаимоотношений, я не без грусти отмечаю, что Эперхарт в мою жизнь не лез и раньше. Он не спрашивает меня о матери, о Клинте, о Фай… Ему это неинтересно, а общие биографические сведения он нашел обо мне во время приема на работу. Вот еще одна причина, по которой мне не следует увлекаться этим человеком: я достойна его внимания исключительно как сексуальный объект. А у меня вся жизнь из-за него грозит рассыпаться…
Я рассказываю Фай о последних днях мамы, заливаясь слезами. А если кому-то не нравится зрелище заплаканной женщины, то пусть не лезет со своим «Я вас провожу». Мне бы, наверное, следовало утешать Фай, ведь это для нее мой рассказ в новинку, а они с моей мамой были близки на протяжении многих лет, но выходит ровно наоборот. И в какой-то момент меня прорывает на откровенность о том, что у меня остался только Клинт, которого так страшно потерять, но что-то идет не так, что-то не складывается, как я ни стараюсь. Быть может, надо стараться больше… И тут Фай меня останавливает простейшими словами:
