Грэхем закрыл глаза и содрогнулся. Эта...
Пробка... Он начал покрываться испариной, ему стало плохо. У него не было видения, только сильное ощущение случившегося, предчувствие, от которого трудно избавиться.
— Он вложил этот кусок... в ее правую руку и сжал ее пальцы.
— Вот здесь вы обнаружили тело?
— Да.
Следователь отвернулся от окровавленных пятен на стене и с любопытством взглянул на Грэхема. «Не надо так смотреть на меня, — подумал Грэхем. — Я не хочу знать об этом».
Он бы наслаждался своим ясновидением, если бы оно позволяло ему предсказать резкое повышение цен на рынке, а не последствия маниакального насилия. Он предпочел бы угадывать имена выигравших на скачках лошадей, а не имена жертв убийств.
Если бы он мог управлять своим даром... Но это было невозможно, и он чувствовал свою ответственность за развитие и применение своего природного дара. Он верил, возможно, подсознательно, что, делая так, он хотел бы частично компенсировал тот страх, который окружал его последние пять лет.
— Что вы думаете о надписи, которую он нам оставил? — спросил Предуцки.
На стене за туалетным столиком были строки стихов, написанные кровью:
Ринта рычит, мечет молнии в небе нависшем;
Алчные тучи клокочут в пучине
[1]
.
— Есть какая-нибудь идея, что это значит? — спросил Предуцки.
— Боюсь, что нет.
— Узнаете поэта?
— Нет.
— И я тоже. — Предуцки печально покачал головой. — У меня нет хорошего образования, только год колледжа. У меня не было средств. Я читаю много, но непрочитанного еще больше. Если бы я был более образованным, может быть, я бы знал, чьи эти стихи. Но я должен знать. Если Мясник тратит время, чтобы написать их, значит, это что-то важное. Это нить. Какой я к черту детектив, если я не могу ухватиться за такую четкую нить, как эта. — Он снова покачал головой, явно недовольный собой. — Плохо. Очень плохо!
— Может быть, это его собственные стихи, — произнес Грэхем.
— Мясника?!
— Возможно.
— Поэт-убийца? Т. С. Элиот с ножом за пазухой? — Грэхем пожал плечами.
— Нет, — сказал Предуцки. — Человек обычно совершает преступление, потому что это единственный способ, которым он может дать выход своей ярости. Кровопролитие снимает напряжение, накопившееся в нем. А поэт может выразить свои чувства словами. Нет. Как бы там ни было, здесь есть над чем подумать. — Предуцки изучал надпись кровью минуту-другую, потом повернулся и подошел к двери спальни, она была приоткрыта. Он закрыл ее. — Здесь еще одна надпись.
На задней стороне двери кровью убитой были выведены три слова: нить над бездной.
— Он когда-нибудь оставлял что-то подобное раньше? — спросил Грэхем.
— Нет. Я бы сказал вам об этом. Но это встречается в преступлениях такого типа. Некоторым психопатам нравится оставлять сообщение тем, кто находит труп. Джек-Потрошитель писал записочки полиции. Семейка Мэнсона выводила каракули кровью где-нибудь на стенах. А тут: нить над бездной. Что он этим пытается нам сказать?
— Эти слова из той же поэмы, что и другие? У меня нет подходящей идеи. — Предуцки вздохнул, засунув руки в карманы. Он выглядел озабоченным. — Интересно, смогу ли я когда-нибудь схватить его?
* * *
Жилая комната к квартире Эдны Маури была небольшой, но не скромной. Мягкое освещение заливало, все янтарным светом. Золотистые вельветовые занавески, стены отделаны светло-коричневым материалом, напоминавшим джут. Пушистый коричневый ковер. Велюровая бежевая софа. Пара одинаковых кресел. Тяжелый стеклянный столик для кофе с латунными ножками. Полки из стекла и хрома, заполненные книгами и статуэтками. Дешевые издания некоторых известных современных авторов. Все было подобрано со вкусом, удобно и дорого. По просьбе Предуцки Грэхем сел в одно из кресел.
Сара Пайпер сидела на краю софы. Она выглядела так же шикарно, как и комната. На ней был трикотажный брючный костюм темно-голубого цвета с зеленой отделкой, золотые сережки и элегантные часы, маленькие, как полдоллара. Ей было не больше двадцати пяти. Эффектная стройная блондинка, уверенная в себе.
Она плакала. Об этом говорили ее припухшие и покрасневшие глаза. Сейчас она взяла себя в руки.
— Мы уже обо всем говорили здесь, — вымолвила она. Предуцки сидел около нее на кушетке.
— Я знаю, — сказал он. — И я извиняюсь. Действительно уже поздно. Но всегда найдется то, что можно извлечь из разговора, задавая одни и те же вопросы два, а то и три раза. Вам кажется, что вы рассказали мне все. Но, возможно, вы что-то упустили. Бог знает, я частенько что-нибудь пересматриваю. Вам могут показаться излишними эти вопросы, но это мой стиль работы. Я сортирую факты снова и снова, чтобы убедиться в том, что я был прав. Я не горжусь этим. Просто я так работаю. Другие детективы могут узнать все необходимое для себя из одного разговора. Но боюсь, я не из таких. Вам не повезло, что сигнал поступил в мое дежурство. Наберитесь терпения. Я приложу все усилия, чтобы позволить вам уйти домой немного раньше. Я обещаю.
Женщина взглянула на Грэхема и наклонила голову, будто говоря: вы смеетесь надо мной?!
Грэхем улыбнулся.
— Сколько времени вы были знакомы... с покойной? — спросил Предуцки.
— Около года, — ответила она.
— Как хорошо вы знали ее?
— Она была моей лучшей подругой.
— Как вы думаете, она тоже считала вас своей лучшей подругой?
— Естественно. Я ведь была единственной ее подругой.
Брови Предуцки приподнялись.
— Она трудно сходилась с людьми?
— Да нет. Она нравилась людям, — ответила Сара. — Что могло в ней не нравиться? Она только не становилась другом запросто. Она была спокойной девушкой, держалась скромно.
— Где встретились с ней?
— На работе.
— Где вы работаете?
— Вы знаете где. В клубе «Горный хрусталь».
— И что она там делала?
— Вы знаете это тоже.
Кивнув головой, Предуцки коснулся ее колена и в строгой отеческой манере произнес:
— Совершенно верно. Я знаю это. Но видите ли, мистер Харрис не знает. Я не позаботился о том, чтобы сообщить ему. Мое упущение. Извините, вы не могли бы сказать об этом и ему?
Она повернулась к Грэхему:
— Эдна занималась стриптизом, как и я.
— Мне знаком клуб «Горный хрусталь», — произнес Грэхем.
— Вы бывали там? — спросил Предуцки.
— Нет. Но я знаю, что это клуб высшего разряда, не то что большинство стриптиз-клубов.
