— Абсолютно никаких.
— Хорошо. — Боллинджер осушил половину стакана. — Все равно я сделаю это, даже если ты и будешь возражать.
Официант подошел к их столику и предложил ознакомиться с меню и сделать заказ.
— Через пять минут, — сказал Билли. Когда официант ушел, он спросил: — Когда ты убьешь Харриса, ты разделаешься с ним так же, как всегда делал Мясник?
— Почему нет?
— Но другие же были женщины.
— Это еще больше расстроит и разочарует их, — ответил Боллинджер.
— Когда ты собираешься сделать это?
— Сегодня вечером.
Билли добавил:
— Я думаю, он живет не один.
— Со своей матерью? — спросил Боллинджер кислым тоном.
— Нет. Я думаю, у него есть женщина.
— Молодая?
— Полагаю, что так.
— Хорошенькая?
— Он производит впечатление человека с хорошим вкусом.
— Что ж, это еще лучше, — сказал Боллинджер.
— Я полагал, что ты именно так и скажешь.
— Двойной прыжок, — произнес Боллинджер. — Это только добавит веселья, — усмехнулся он.
8
— Вам звонит детектив Предуцки, мистер Харрис.
— Я поговорю с ним, соедините. Алло!
— Извините, что беспокою вас, Грэхем. Мы не могли бы быть менее официальными в обращении? Могу я называть вас Грэхем?
— Конечно.
— Пожалуйста, называйте меня Айра.
— Весьма польщен.
— Вы очень любезны. Надеюсь, я не помешал?
— Нет.
— Я знаю, вы занятой человек. Может, я позвоню позже? Или, может быть, вы позвоните мне, когда освободитесь?
— Вы мне не помешали. Что вас интересует?
— Вы помните строки, которые мы нашли на стенах в квартире Маури?
— Очень ясно.
— Так вот. В течение последних нескольких часов я пытался найти источники, откуда они взяты, и...
— Вы все еще на службе?
— Нет, нет, я дома.
— Вы хоть поспали?
— Я бы хотел, но не могу спать более четырех-пяти часов в сутки последние двадцать лет. Я, вероятно, разрушаю свое здоровье. Я знаю это наверняка. Но у меня такой уж склад ума. В моей голове полно всякого мусора, тысячи бесполезных фактов, и я не могу перестать думать о них. Я не могу спать, потому что постоянно думаю об этом.
— Что-нибудь проясняется?
— Да. Я говорил вам прошлой ночью, что стихи звучат, как набат: «Ринта рычит, мечет молнии в небе нависшем. Алчные тучи клокочут в пучине». Как только я увидел эти строки, я сказал самому себе: «Айра, это из написанного Вильямом Блейком». Видите ли, когда я был в колледже тот единственный год, моим увлечением была литература. Я написал реферат по Блейку двадцать пять лет назад... В общем, сегодня утром я купил эрдманское издание поэзии и прозы Блейка. И я нашел эти строки в «Предварении» из «Бракосочетания Рая и Ада». Вы знакомы с поэзией Блейка?
— Боюсь, что нет.
— Он был мистиком и психологом.
— Ясновидящим?
— Нет. Но с психологическими склонностями. Он считал, что люди могут стать богами. В своем творчестве он был поэтом хаоса и катаклизмов, но в то же время оставался оптимистом. Ну, а помните строку, которую написал Мясник на двери спальни?
— Да. Нить над бездной.
— У вас нет идеи, откуда это?
— Нет.
— И у меня не было. Поэтому я позвонил своему другу — профессору Колумбийского университета. Он тоже не знал, откуда эта строка, но обратился к своим коллегам. Одному из них строка показалась знакомой. Они просмотрели изречения видных философов и восстановили цитату полностью: «Человек — это нить, натянутая между животным и суперчеловеком. Нить над пропастью».
— Кто это сказал?
— Любимый философ Гитлера.
— Ницше?!
— Вам знакомы его работы?
— Поверхностно.
— Он верил, что люди могут быть богами. Или некоторые из них могут стать богами, если общество позволяет им подняться и использовать данную им власть. Он верил, что человечество двигалось к обожествлению. Видите, есть значительное сходство между Блейком и Ницше. Вот почему Мясник может цитировать их обоих. Но есть и проблемы, Грэхем.
— В чем?
— Блейк был оптимистом всегда. А Ницше был неистовым пессимистом. Блейк считал, что у человечества блестящее будущее. Ницше же полагал, что человечество может иметь блестящее будущее, но он был уверен, что оно уничтожит само себя, прежде чем в нем появятся сверхчеловеки. Блейк открыто любил женщин. Ницше презирал их. Он считал, что женщины представляют одно из главных препятствий на пути человека к обожествлению. Понимаете, к чему я клоню?
— Хотите сказать, что если Мясник разделяет обе философии — и Блейка, и Ницше, то он шизофреник.
— Но ведь вы говорите, что он даже не сумасшедший.
— Минуточку.
— Вчера ночью...
— Я сказал, что если он маньяк, то маньяк нового типа. Я говорил, что он не сумасшедший в традиционном понимании.
— А это исключает шизофрению?
— Я полагаю.
— Но, может, он считает себя одним из сверхчеловеков Ницше? Психиатры могут квалифицировать это как манию величия. А мания величия характерна для шизофрении и паранойи. Вы все еще думаете, что Мясник может пройти любой психологический тест?
— Да.
— Вы психологически чувствуете это?
— Правильно.
— Вы когда-нибудь ошибались в своих ощущениях?
— Незначительно. Например, когда думал, что имя Эдны Маури — Эдна Дансер, то есть танцовщица.
— Конечно. Я знаю вашу репутацию. Вы всегда оказываетесь правым. Я ничего не предполагаю. Понимаете? ...Ну... где я сейчас стою?
— Я не знаю.
— Грэхем... если бы вы могли посидеть над книгой с поэмами Блейка и потратить на их чтение хоть час, могло бы это настроить вас на восприятие Мясника? Возможно, это стимулирует если не видение, то хотя бы подозрение?
— Может быть.
— Сделайте мне одолжение.
— Ладно.
— Если я пошлю посыльного прямо сейчас с изданием работ Блейка, вы сможете посидеть над ними часок и посмотреть, что получится?
— Вы можете передать книгу сегодня, если хотите, но я не смогу заняться ею до завтра.
— Может, хоть полчасика?
