Он прикрыл глаза, подумал о мужестве, подумал о том, как высоко он находится. Носки упирались в неглубокие известковые пазы между двумя гранитными плитами. Левая рука впереди, правая сзади. Он был готов к спуску... но не мог двинуться с места.
Когда он открыл глаза, то увидел Конни на выступе.
Она жестом призывала его поторопиться.
Если он не сдвинется, она погибнет. Он определенно погубит ее. Она не заслуживает такого после восемнадцати месяцев нежной заботы и полного понимания. Она ни разу не упрекнула его за хныканье, за его паранойю и жалость к себе, за его эгоизм. Она подвергала себя эмоциональному риску, который был не менее опасен, чем психическая нагрузка, требовавшаяся для него. Он знал, что умственное напряжение могло причинять такую же боль, как и сломанная нога. Во имя этих восемнадцати месяцев он должен был совершить спуск, только ради нее. Он был обязан ей слишком многим; черт возьми, он был обязан ей всем.
Пот растворил часть слоя крема у него на лбу и щеках. Как только ветер высушил пот, то стал обжигать лицо. Он снова почувствовал, как мало времени они могут находиться здесь, прежде чем зимняя ночь истощит их силы.
Он взглянул вверх на костыль, державший его.
«Конни погибнет, если ты не сделаешь этого», — подумал он.
Грэхем слишком сильно стискивал трос левой рукой, которая должна была только направлять его. Ему следует держать трос свободнее, пользуясь правой рукой, чтобы продвигаться по тросу и тормозить.
Конни погибнет...
Он ослабил хватку левой руки и приказал себе не смотреть вниз.
Глубоко вздохнул, затем выдохнул. Начал считать до десяти. Сказал себе, что он задерживается. Оттолкнулся от стены.
Не паниковать!
Отлетев в ночь, он скользнул вниз по веревке и снова прильнул к стене; как только обе ноги прочно встали на граните, он ощутил пронизывающую боль в травмированной ноге. Он поморщился, но знал, что сможет вытерпеть. Посмотрев вниз, он увидел, что спустился не более чем на полметра: но сам факт, что он все-таки сдвинулся, заставлял считать боль чем-то неважным.
Грэхем намеревался отталкиваться от стены изо всех сил и покрывать метра два во время каждой длинной дуги.
Но он не мог сделать этого. Пока не мог. Он был слишком напуган, чтобы скользить так энергично, как делал это в прошлом. Кроме того, более быстрый спуск сделает боль в ноге невыносимой.
Он вновь оттолкнулся от стены, отлетел назад, спустился на полметра по тросу, снова устремился к стене. И опять: лишь сантиметров тридцать и в этот раз. Мелкие семенящие шаги. Робкий танец страха вдоль стены здания. Толчок, скольжение вниз, возвращение, и опять, и опять...
Страх не исчезал. Он еще был в нем, наполнял его. Опухоль, которая питалась внутри его и разрасталась с годами, не может исчезнуть сама собой за несколько минут. Однако страх больше не переполнял его. Он мог заглянуть вперед в тот день, когда совсем освободится от него; и это было прекрасное видение.
Когда он наконец отважился посмотреть вниз, то увидел, что выступ уже рядом и нет необходимости отталкиваться от стены и скользить. Он спустился на последние несколько десятков сантиметров.
Конни приблизилась к нему. Ей приходилось кричать, чтобы ветер не смог заглушить ее голос:
— Ты сделал это!
— Я смог!
— Ты победил его?
— Да.
— Может, уже достаточно?
— Что?
Она показала на окно рядом с ними:
— Что, если мы разобьем его?
— Зачем?
— Это ведь чей-то офис. Мы можем спрятаться в нем.
— А как же Боллинджер?
Она повысила голос, чтобы перекричать новый порыв ветра:
— Раньше или позже, но он доберется до твоего офиса.
— Ну?
— Он увидит окно. Карабины и веревки.
— Я знаю.
— Он подумает, что мы таким образом спустились до самого низа.
— Может быть. Хотя я сомневаюсь.
— Даже если он так и не подумает, он же не узнает, где мы остановились. Он не может выстрелами открывать каждую дверь в здании, разыскивая нас.
Порыв ветра ударил рядом с ними, отскочил от здания, закачал их как игрушечные фигурки. Он завывал, как сирена воздушной тревоги.
Снежинки попали Грэхему в глаза. Они были настолько холодные и колючие, что произвели такой же эффект, как кристаллики соли. Он зажмурил глаза, пытаясь превозмочь внезапную боль. Ему это немного удалось, но вместо боли появились слезы, ослепившие его на некоторое время.
Они сблизили головы, насколько было возможно, чтобы не кричать друг другу.
— Мы можем спрятаться до прихода людей, — сказала она.
— Завтра суббота.
— Ну кто-то же будет работать. Обслуживающий персонал хотя бы.
— Город будет парализован к утру, — ответил он. — Это же пурга. Никто не придет на работу.
— Тогда мы будем скрываться до понедельника.
— А как насчет воды? Еды?
— В больших офисах обычно имеются холодильники. Кофе и автоматы с газировкой. Может быть, даже конфеты и печенье.
— До понедельника?
— Если придется.
— Это слишком долго:
Она махнула рукой в сторону пропасти слева от нее:
— А это слишком длинный спуск.
— Согласен.
— Пошли, — нетерпеливо сказала она. — Давай залезем в окно.
* * *
Боллинджер перешагнул через лужу пролитого коньяка и оглядел офис Харриса. Ничего необычного. Никаких признаков его жертв.
Куда же они делись?
Он уже собирался уходить, когда зеленые вельветовые гардины стали вздуваться у стены. Он поднял пистолет и едва не открыл огонь. Но прежде чем он сделал первый выстрел, гардины вернулись на место. Никто не мог прятаться за ними; там было мало места.
Он подошел к краю гардин и дернул за шнур. Гардины раздвинулись с мягким шорохом.
Как только открылась середина окна, он увидел: что-то не так. Он подошел поближе и открыл высокие прямоугольные рамы.
Ветер ударил ему в лицо, проник за незастегнутый ворот, растрепал его волосы. Хлопья снега залепили ему лицо.
Он увидел карабин на центральной стойке и тянувшиеся от них веревки.
Выглянув из окна, он посмотрел на стену здания.
— Будь я проклят! — воскликнул он.
* * *
Грэхем пытался отцепить молоток от ремня на страховочном поясе, но ему мешали большие перчатки. Без перчаток было бы легче сделать это, но он не хотел снимать их, боясь, что они могут выскользнуть и упасть вниз. Если что-то изменится и им придется продолжать спуск, то перчатки будут крайне необходимы ему.
