Она взглянула на часы и встала. Паттерсон вышел из-за стола и протянул руку:
– Благодарю вас, леди Смит-Джонс! – Он снова поразился яркости ее голубых глаз и неожиданно для себя спросил, – Нет ли у вас желания поработать у нас, в Страже?
– Спасибо, господин полковник! Предложение соблазнительное, но… нет.
Проводив девушку до двери, Дэн сел за стол, потер затылок и вызвал детектив-сержанта Смайта.
– Вот свидетельство о смерти из госпиталя святого Фомы, – сказал он, протягивая тому копию документа. – К завтрашнему дню выясни об этой девице все, даже то, что и родная мама не знала. Особенно то, чего не знала родная мама.
Кивком отправил детектив-сержанта работать и взялся за коммуникатор. Эльфы! Ладно, и по этому поводу найдется, кому задать вопрос.
Пимпочка выглянула в окно: в ее отсутствие грушевое дерево сбросило последние плоды, до которых не дотянулись руки недобровольных помощников мистрис Комвелл. Теперь на подоконнике снаружи лежали желтые листья. Отпуск пролетел так быстро, что, кажется, только успели девушки взглянуть на голубое небо, лазурное море и белый песок, а уже пора назад, к свинцово-серой Темзе.
Пока Софи отдыхала, в приемной лорда Кресвелла хозяйничала Сьюзан Грантли из отдела учета, и, конечно, теперь сетка расписания в компьютере превратилась в нечто непонятное, в ящиках стола свирепствовал хаос, а на полке с моделями парусников лежал толстый слой пыли.
Лорд Кресвелл уехал на целый день в Адмиралтейство, все его задания Софи выполнила за час, и нужно было бы приняться за уборку. Но одна мысль о Сьюзан Грантли вызывала изжогу и желание пойти в отдел учета и хорошенько поскандалить. Этого Пимпочка никак не могла себе позволить, поэтому решила для успокоения нервов пересмотреть отпускные снимки.
Вот все стоят возле той самой фрески: Крис обнимает ее за талию, Роберт что-то шепчет на ухо Вэл, Лидия спиной опирается на Пьера, Тесса придерживает рукой только что дописанную копию. Через мгновение все разойдутся в разные стороны, фреску увезут в Гераклейон, а раскопки законсервируют до весны. Останется только снимок, запечатленный амулетом…
С досадой Софи закрыла картинку и снова подошла к окну. Нет, ответ на ее вопрос не написан на облаках. Надо признаться себе самой: ей недостает солнца, синего моря, но больше всего ей сейчас не хватает Кристофера Спенсера. И из этого получается грустный вывод: она влюбилась в этого шалопая. А он грызет гранит наук в Кембридже, и даже на выходные не приедет. И от подруг утешения никакого ждать не приходится: у Лидии на носу осенний показ, и она пропадает в Ателье с утра до ночи, а Вэл даже ночует иной раз в лаборатории. У всех дела, а она…
Софи вздохнула и взялась за тряпку для пыли. Всегда лучше начинать с самого неприятного.
Мисс Норвуд ушла домой с половины дня с зашкаливающим давлением, так она перенервничала из-за отсутствия Мэтра. В приемной было непривычно тихо и пусто.
Перед дверью кабинета Лидия помедлила, не очень понимая, почему она так волнуется. Потом тихо постучала.
– Войдите!
– Добрый день, Мэтр.
– Присаживайтесь, мисс Хаскелл, одну минуту, я сейчас закончу.
Сегодня Фабьен Дорле выглядел совсем иначе – со свежей гарденией в петлице темно-серого пиджака, усы расчесаны и подвиты, ногти отполированы. Он нажал на клавишу в компьютере, и печатающее устройство заурчало, выплевывая страницу. Мэтр просмотрел напечатанное, расписался, сложил лист и щелкнул по амулету магической почты.
Когда белая птичка исчезла, он отряхнул руки и сказал Лидии:
– Всего четыре дня не был, а дела запустил. Приходится приносить извинения…
– Вы сказали мне придти в это время.
– Да, конечно! А можно попросить вас сделать нам по чашке чаю? Вроде бы, и пора уже…
В хозяйстве мисс Норвуд все стояло точно на месте, и Лидия без труда нашла заварочный чайник, бирюзовую жестянку «Фортнум энд Мейсон», сахарницу, сливки и печенье. В камине горел огонь, и белоснежная салфетка лежала на журнальном столике. Словом, все было идеально.
Как всегда у Мэтра.
– Итак, мисс Хаскелл, я задолжал вам признание, – с улыбкой сказал Дорле, отпивая глоток. – О чем вы хотели бы узнать в первую очередь?
– Это ведь вас я видела там, на Крите, в зеркале?
– Меня.
– И это была не зеркальная магия, а вы, во плоти?
– Безусловно.
– Как это возможно? Когда я вышла из того домика, возле двери были только мои друзья, и они никого не видели! И зачем, вы ведь никогда не уезжаете из Люнденвика? И почему, кстати? – неожиданно даже для самой Лидии, холодноватой и сдержанной, вопросы посыпались из нее, словно горох из дырявого мешка.
Смеясь, Мэтр поднял ладони в жесте защиты.
– Я предлагаю вам такой вариант: я расскажу кусочек своей истории. А потом, если у вас будут вопросы, вы их зададите. – Он глубоко вздохнул и начал рассказ.
Всегда, с самого раннего детства Фабьен Дорле знал, чем он хочет заниматься. Он шил платья для кукол двух своих сестер, рисовал наряды для мамы и тетушек, а перед выпускным вечером две его одноклассницы подрались, споря, кому же Фаб создаст волшебное платье. Отец слегка посмеивался над причудой мальчика, но тот был самым младшим из шести детей, и ему позволялось то, что невозможно было для старших братьев. Впрочем, старшие братья и не интересовались ничем таким: Жак стал инженер-магом, а Жильбер – судьей.
Магического таланта у младшего из детей Дорле не было, но достался Дар: он мог нарисовать платье, приложить рисунок к снимку заказчика, и в воздухе вырастал призрачный манекен. Можно было идеально подогнать фасон, и только потом резать ткань.
Лишь однажды Дар, талант и хороший вкус изменили своему всегдашнему обладателю. И как назло, произошло это в тот момент, когда Фабьен, студент пятого курса факультета искусств Колледжа Сорбонны, уверенно шел к финалу мирового конкурса модельеров. Вся дальнейшая карьера рисовалась ему сияющей радугой, в конце которой лежит горшок с золотом и славой.
До подачи работ на конкурс оставалось две недели, а у него все еще не было никакой основной идеи. Туалеты на призрачных манекенах оставались нарисованными, никакая фея не тронула их волшебной палочкой, чтобы оживить. Фабьен даже начал подозревать, что на том конце радуги прячется не горшок с золотом, а злобный лепрекон с дубинкой…
Вечером он сидел в своей студии, которую снимал вот уже год, и напивался дешевым красным вином. После каждого стакана он смотрел на очередной манекен и развеивал его. Переворачивал в альбоме лист и тщательно вымарывал набросок. Кажется, это был пятый или шестой стакан, Дорле уже не очень отчетливо видел окружающее. Пятый или шестой набросок был зачеркнут черным жирным карандашом, вино полилось в стакан, и он сделал глоток. Дверь в студию распахнулась, и ввалилась компания приятелей с курса, возглавляемая ближайшим другом, Максом, Максимильяном Дюбуа.
