Конечно, любое глобальное событие не может обойтись и без катастрофических объяснений. Сорокакилометровый Чесапикский кратер и рядом расположенный Томс Каньон на восточном побережье Северной Америки, а также стокилометровый Попигайский кратер на севере Красноярского края по времени образования почти идеально подходят к границе эоцена и олигоцена. А все ведь знают: где астероиды, там астероидные зимы и массовые вымирания, динозавры не дадут соврать! Правда, фораминиферы никак не отреагировали на метеориты, но кто, кроме микропалеонтологов, будет разглядывать этих крошек, когда есть грандиозные кратеры?
Так или иначе была запущена антарктическая гляциоэра, длящаяся и поныне. Особенно суровыми стали зимы – на 4 °C холоднее, чем в самом позднем – уже охлаждённом – эоцене (но всегда стоит помнить, что и на те же 4–6 °C теплее, чем сегодня, так что олигоценовые существа могли бы завидовать предкам, но сочувствовать потомкам). Антарктида впервые за долгое время покрылась ледниковыми щитами, разорвав, между прочим, связь Южной Америки и Австралии.
Прыгнули и глубины океана: в самом конце эоцена уровень резко упал, в начале олигоцена в два прыжка вырос пуще прежнего, а затем опять снизился ниже низкого. В итоге граница эоцена и олигоцена ознаменовалась мощным вымиранием, причём, конечно, пострадали в основном морские существа. В частности, к началу олигоцена почти вымерли шестилучевые кораллы Hexacorallia; в середине эпохи климат становится более контрастным, и банки кораллов распространяются в тропической зоне, особенно в Турции, Армении и Южной Европе, но в конце периода всё же вымирают. Видов моллюсков на границе эоцена и олигоцена вымерло местами до 90–96 %! Конечно, свято место пусто не бывает, так что на смену предыдущим ложились и выползали новые моллюски, так что в итоге разнообразие росло.
На суше стали катастрофически сокращаться леса, а взамен их – распространяться открытые местообитания. Ясно, что переход был не моментальным: олигоцен как раз и представляет собой один сплошной переход – вроде уже и не джунгли, но и сухой травяной степью вроде тоже не назовёшь. Олигоцен – мир кустов. Полностью пропали гигантские нелетающие гасторнисы, так и не сумевшие освоиться на открытых равнинах. Целые семейства копытных исчезали или резко сокращались, прошла эпоха тапирообразных жителей болот, бронтотериев, неверблюдообразных верблюдов и монстрообразных хищников – мезонихий и креодонтов. Конечно, кто-то сохранялся, особенно в самом начале олигоцена, но главную тему в открывающихся степях теперь задавали крупные стадные растительноядные – огромные носороги и новые парнокопытные, а охотились на них новые хищники – настоящие хищные. Конечно, коснулась смена и мелочи – окончательно исчезли многобугорчатые и некоторые группы грызунов и приматов, а взамен появились новые, лучше прежних.
Смену зверья видно даже по насекомым: в олигоцене распространяются насекомые-копрофаги и некрофаги, например, мухи шароуски Sphaeroceridae (например, Sphaerocera sepultula), и мухи толстоножки Bibionidae (Plecia и Bibio), а также жуки-навозники (например, Onthophagus luteus, Trox antiquus и многие другие). Между прочим, именно в олигоцене скарабеи научились скатывать навозные шарики, примеры которых найдены в европейских отложениях: такая адаптация однозначно указывает на появление открытых сухих пространств с минимальной растительностью.
В разных местах смена фаун шла неодинаково: континентальные Северная Америка и Азия быстрее подвергались аридизации, там стремительнее исчезали водозависимые и распространялись степные животные, тогда как на архипелаге Европы, со всех сторон омываемом морями, дольше сохранялись архаичные формы.
Работа над ошибками
Представления о границах эпох со временем меняются. Приабонский век раньше считался нижним олигоценом, а с некоторого момента был определён как поздний эоцен. Из-за этого в разных публикациях одни и те же слои одних и тех же местонахождений с одними и теми же существами описываются то как раннеолигоценовые, то как позднеэоценовые. Иногда же уточнения нет, и пишется просто «олигоцен», а на самом деле по новой рубрикации речь идёт об эоцене; сплошь и рядом бывает, что так называемые «олигоценовые» звери на самом деле оказываются позднеэоценовыми. Особенно устойчивы такие ошибки в обобщениях, когда говорится о рамках существования целой группы: автору недосуг проверять время бытования отдельных конкретных зверушек, и он некритически повторяет информацию из старых публикаций, отчего некоторые существа прописываются не в своей эпохе.
* * *
Климатические пертурбации мало заботили наземных черепах, вернее, им становилось едва ли не лучше. Замечательны, например, гигантские черепахи Stylemys и Ergilemys. Между прочим, их глобальное распространение по всей Евразии и Северной Америке говорит о работающей связи материков.
Над пострадавшими после вымирания морями парили псевдозубатые птицы: североамериканский Pelagornis sandersi с размахом крыльев 6,1–7,4 м входит в пантеон крупнейших летающих птиц всех времён. По берегам Новой Зеландии изящно переваливались пингвины Kairuku grebneffi ростом 1,3–1,5 м – стройные, с тонкими клювами и длинными узкими крылышками-плавниками. По последним немецким тропическим лесам порхали птицы-мыши Oligocolius psittacocephalon, конвергентные по форме черепа и клюва попугаям. Меньше всего повезло южноамериканским зверям, ведь за ними гонялись нелетающие фороракосы Andrewsornis abbotti с полуметровыми головами.
Примитивные млекопитающие сохранялись на задворках планеты. В Австралии примитивные утконосы Obdurodon insignis ещё имели зубы, причём аж шестикорневые. Южноамериканские Klohnia charrieri и K. major могли быть реликтами многобугорчатых или представителями Gondwanatheria, а возможно, и сумчатыми Argyrolagidae. Достоверные опоссумоподобные сумчатые тоже продолжали суетиться как в Европе – Peratherium elegans, так и в Северной Африке – P. africanum.
Австралийские сумчатые Marada arcanum достигли вомбатоподобия, их зубная система редуцировалась: один резец, один премоляр и четыре моляра. Другие родственники вомбата – Ngapakaldia tedfordi и N. bonythoni – стали «сумчатыми тапирами» размером с овцу. На границе олигоцена и миоцена появляются первые кенгуру Purtia mosaicus и Kyeema mahoneyi и начинают разделяться на кенгуровых крыс и собственно кенгуру. Понятно, что не одними размерами и подвижностью хороши звери. Грызуноподобный поссум Ektopodon stirtoni весил всего килограмм с третью, зато имел очень сложные зубы, отчего мог бы быть отличным конкурентом грызунам; его потомки дожили до раннего миоцена.
В Южной Америке сумчатым было очень хорошо, примером чему могут служить многочисленные виды Palaeothentes из семейства крысовидных опоссумов Caenolestidae, процветающих и поныне (иногда они выделяются в собственный отряд Paucituberculata). Эти маленькие зверьки внешне представляют что-то среднее между землеройкой и мышью и являются экологическим аналогом насекомоядных, многобугорчатых, грызунов и плезиадаписовых. В Южной Америке достойных мелких плацентарных к этому моменту, похоже, совсем не было, либо было очень мало, иначе они попали бы и в Австралию.
