– Хатч, а что, если мы вляпались в одного из этих сумасшедших из секты сатанистов, о которых иногда пишут в газетах, и когда кого-нибудь из них ловят, то потом находят у себя в холодильнике отрезанные головы или человеческие кости у порога?
– Очень даже может быть, – ответил Хатч. Затем у перекрестка быстро сказал: – Здесь налево. Очень даже может быть… только, думаю, все гораздо хуже.
– Нам одним не справиться, Хатч.
– Ни хера подобного, – вспылил он. – А кто другой это сделает за нас? Никто. А не поспешим, Регине хана.
Путь им пересек бульвар Краун Вэлли Паркуэй, широкая улица с шестирядным движением, посреди которой был разбит сквер и посажены деревья. Время еще было не позднее, и улица была запружена автомобилями, но не чрезмерно.
– Куда теперь? – спросила Линдзи.
Хатч положил браунинг на пол машины. Но с распятием не расстался. Наоборот, крепко зажал его в обеих ладонях. Глянув влево, вправо, снова влево и снова вправо, ожидая хоть какого-нибудь знака, чувства или бог весть чего. То и дело их омывал свет фар пробегающих мимо автомобилей, не принося с собой никаких прозрений.
– Хатч!
В голосе Линдзи звучало беспокойство. Влево, вправо, снова влево, снова вправо. Ничего. Господи!
Хатч заставил себя думать о Регине. Каштановые волосы. Серые глаза. Правая рука клешней, дар Божий. Нет, не Божий. На этот раз Бог не виноват. Нельзя же все валить на Него. Может, она была права, когда говорила: тяжелое наследие родителей-наркоманов.
Сзади них остановилась машина, ожидая своей очереди выехать на бульвар.
А ее манера ходить, чтобы хромота не так бросалась в глаза. И то, что она никогда не скрывала своей увечной, обезображенной руки, не стыдясь, но одновременно и не выставляя ее напоказ: принимайте меня такой, какая есть. Будущая писательница. Свиньи, наделенные интеллектом, пришельцы из космоса.
Сзади раздался нетерпеливый гудок.
– Хатч?
Регина, такая маленькая в огромном мире, но стойкая, всегда с гордо поднятой головой, ничто не способно сломить ее. Заключила сделку с Богом. Взамен чего-то очень дорогого для нее обещала Ему есть бобы. И Хатч знал, что было ей дороже всего на свете, хотя она никогда не говорила ему об этом: семья, возможность навсегда покинуть стены приюта.
Сзади снова раздался нетерпеливый гудок.
Линдзи всю трясло. Не выдержав напряжения, она разрыдалась.
Возможность никогда не быть одной. Что же еще нужно маленькой девочке? Чтобы ее окружали любящие ее люди. Чтобы она спала в кровати, разрисованной розами. Чтобы любить самой и быть любимой другими, стать взрослой. Маленькая, нежная, искривленная ручка. Кроткая, прелестная улыбка. Спокойной ночи… папа.
Водитель задней машины гудел теперь не переставая.
– Направо, – коротко бросил Хатч. – Езжай направо.
Облегченно всхлипнув, Линдзи свернула вправо и выехала на бульвар. Ехала она гораздо быстрее, чем обычно, ловко перестраиваясь из ряда в ряд, как того требовали правила, бойко катя по совершенно плоской равнине Южного округа навстречу дальним предгорьям и скрытым во мраке ночи горам на востоке.
Хатч не сразу уверился, что указанное им по наитию направление выбрано правильно. Но постепенно убедился в этом полностью. Дорога бежала на восток между холмами, усеянными бесконечными рядами мерцающих точек света, словно мириадами поминальных свечек, установленных в гигантской церкви по душам убиенных, и с каждой милей крепло его ощущение, что они с Линдзи и впрямь ехали по следу зверя.
И так как они договорились, что между ними теперь не будет никаких секретов и недомолвок, он решил, что она должна полностью сознавать, какая опасность грозит Регине, и потому сказал:
– Он хочет держать в руках ее еще не остывшее сердце и ощущать его последние удары, чувствовать, как из него уходит жизнь.
– О Господи!
– Но пока она жива. Еще не все потеряно. Еще есть надежда.
Он верил в то, что говорил, не мог не верить, иначе сошел бы с ума. Но в ушах все еще отчетливо звучало эхо этих же слов, которые он бесконечно твердил себе, пока болезнь не отняла у них Джимми.
Часть III
СРЕДИ МЕРТВЫХ
Не жуткой тайной Смерть приходит.
Нам с детства ведома она, тебе и мне.
И помыслами нашими она не смеет верховодить,
И не должна тревожить нас во сне.
Не отворачивай лицо свое от Смерти,
Крадущей твой земной последний вздох.
И не страшись ее, ведь над тобой
Не господин она, хоть и грозит косой.
Нет, не властитель твой, слуга
Создателю она. И только Он —
Творец и Смерти, и тебя —
Великой тайною пребудет на века.
Книга Печалей
СЕМЬ
1
Джоунас Нейберн и Кари Доуэлл сидели в креслах перед большими окнами в затемненной гостиной его дома на Спайгласс-Хилл, глядя на мириады огоньков, мерцавших по всему пространству Оранского и Лос-Анджелесского округов. Ночь была относительно ясной, и они могли видеть даже огоньки бухты Лонг Бич Харбор, находившейся от них далеко к северу. Мерцающим грибовидным наростом, подмяв под себя все на своем пути, расползлась по земле цивилизация.
Из ведерка со льдом, приткнувшимся между их креслами, выглядывало горлышко бутылки белого вина "Роберт Мондави". Это была уже вторая их бутылка. Но до обеда дело еще не дошло. Он все говорил, говорил и не мог наговориться.
Уже в течение месяца, а то и больше, они регулярно, один-два раза в неделю, встречались в различных компаниях. Они еще не были любовниками, и он сомневался, что вообще когда-нибудь ими станут. Она все еще влекла его к себе своей странной, немного неуклюжей грацией, напоминавшей ему нескладного, длинноногого журавля, хотя серьезный и вдумчивый врач в ней стремился напрочь вытеснить женщину. Он был почти уверен, что она и мысли не допускала о какой-либо физической близости между ними. Но, как бы там ни было, ему казалось, что он и сам не способен дать ей это. Он был меченым; слишком много призраков сговорились сообща помешать его счастью. Их дружба давала каждому из них возможность выговориться, будучи уверенным, что тебя терпеливо и сочувственно выслушают, и потому не требовала никаких сентиментальных эксцессов.
В тот вечер он говорил о Джереми, и предмет их разговора уже сам по себе не настраивал на лирический лад, даже если таковой и присутствовал в окружавшей их атмосфере.
Больше всего его удручали признаки врожденного сумасшествия в Джереми, существование которых он не сумел вовремя распознать – или, вернее, признать их наличие.
