Внезапно «хонда» резко накренилась вперед и сквозь разбитое лобовое стекло Линдзи окатило ледяной водой. Она задохнулась от этой неожиданной арктической ванны, пронизавшей ее холодом до мозга костей, и тотчас сообразила, что не было у нее никакого головокружения. Машина действительно была в движении. Плыла по воде. Они упали в реку или озеро. Скорее всего, в реку. В озере они бы стояли на месте.
На какое-то мгновение холодный душ парализовал ее, но когда Линдзи открыла глаза, то поняла, что не ослепла. Разбитые фары «хонды» не горели, но зато она разглядела огоньки подсветки приборного щитка. Видимо, потеря зрения была результатом истерии, а не травмы.
Многого она не могла разглядеть, да и много ли можно увидеть ночью на дне пропасти? Осколки тускло поблескивающего стекла обозначили границу разбитого окна машины. За ним маслянистая вода напоминала о себе только волнообразным серебристым мерцанием, отражавшимся от ее журчащей поверхности и придававшим беспорядочно толпившимся в ней ожерельям из ледяных алмазов темно-серебристый оттенок. В кромешной мгле берегов не было бы видно, если бы призрачные снежные одежды, прикрывшие голые камни, землю и кусты своей матовой белизной, не обозначили их присутствие. «Хонда» двигалась по реке: вода, доходя почти до середины капота, затем, как от носа корабля, разделялась на два потока и, журча по обе стороны машины, неслась мимо. Течение толкало их вниз, туда, где их, скорее всего, подхватят более бурные потоки и вынесут на стремнину или пороги, а то и на что-нибудь похлеще. Линдзи с первого взгляда поняла, какая им грозит опасность, но облегчение, которое она испытала, когда сообразила, что не ослепла, настолько выбило ее из привычной колеи, что ей было все равно, что видели ее глаза, лишь бы видели. Даже невзирая на грозящую им опасность.
Дрожа от холода, она освободилась наконец от своего запутавшегося ремня и снова дотронулась до Хатча. В странном отсвете мерцающих приборов его лицо было мертвенно-бледным: запавшие глаза, восковая кожа, побелевшие губы, из раны на голове медленной струйкой – слава богу, не хлещет – течет кровь. Она легонько встряхнула его, затем сильнее, не переставая все время окликать по имени.
Из машины им теперь не так-то легко будет выбраться – если они вообще смогут это сделать, – пока ее несет по течению, особенно сейчас, когда движение убыстрилось. Надо быть готовым немедленно покинуть ее, если они вдруг налетят на подводные камни или их прибьет к берегу. Ибо второго такого случая может больше не представиться.
Хатч никак не желал приходить в себя.
Машину снова резко накренило вперед. Снова ледяная вода окатила Линдзи с головы до ног, настолько холодная, что она чуть не задохнулась, а сердце, словно пораженное мощным электрическим разрядом, на мгновение даже перестало биться.
Перед машины уже почти весь был погружен в воду.
«Хонда» тонула. Вода заливалась в салон и доходила уже до икр Линдзи. Они явно шли ко дну.
– Хатч!
Теперь она кричала и что есть силы трясла его, не обращая внимания на его рану.
Вода бурлящим пенным потоком, отражавшим янтарный отсвет приборов гирляндами золотых рождественских блесток, уже поднялась до уровня сиденья.
Линдзи вытащила ноги из воды, встала на колени на сиденье и начала брызгать водой в лицо Хатча, отчаянно стараясь привести его в чувство. Но он не просто потерял сознание от удара, а, скорее всего, находился в глубоком обмороке, может быть, даже в состоянии комы, такой же бездонной, как океаническая впадина.
Пенясь и кружась водоворотами, вода уже поднялась к нижней кромке рулевого колеса.
Ломая ногти, Линдзи в бешенстве рванула на себя предохранительный ремень Хатча, не обращая внимания на пронзившую ее пальцы боль.
– Хатч, черт тебя дери!
Вода уже поднялась до середины руля, и «хонда» почти прекратила свое движение. Она слишком отяжелела, и река уже была не в состоянии нести ее на себе.
Ростом Хатч был чуть выше пяти футов, весил сто шестьдесят фунтов, обычный средний мужчина, но сейчас он казался великаном. Она даже не могла сдвинуть его с места. Дергая, толкая, хватая и таща, Линдзи пыталась высвободить Хатча из ремня, и, когда наконец это ей удалось, вода уже поднялась к приборному щитку и была ей по пояс. Хатчу же, полулежавшему на сиденье, она доходила до подбородка.
Температура воды была близка к точке замерзания, и Линдзи чувствовала, как тепло, словно кровь из разорванной артерии, вытекает из ее тела. И чем больше теплоты-крови вытекало из нее, тем глубже проникал в нее холод и сильнее цепенело тело.
И тем не менее она обрадовалась быстро прибывающей воде, так как надеялась, что та поможет ей сдвинуть Хатча с места, вытащить его из-за руля и через разбитое переднее стекло втащить на капот. Так она представляла себе все это в теории. Когда же стала тащить его, он показался ей даже тяжелее, чем был раньше, а вода уже поднялась прямо к его губам.
– Ну давай, давай же, двигайся, – яростно хрипела Линдзи, – ты же утонешь, черт тебя побери!
2
Убрав наконец свой пивовоз с дороги на обочину, Билл Купер по служебной рации передал сигнал бедствия. На его вызов откликнулся другой водитель грузовика, у которого помимо служебной рации находился в кабине еще и радиотелефон; он пообещал связаться с властями в Большом Медведе.
Билл повесил рацию, достал из-под сиденья длинный электрический фонарь на шести батарейках и шагнул в снежную пургу. Ледяной ветер пробирался даже сквозь его подбитую овечьим мехом куртку, но ночная стужа не шла ни в какое сравнение с холодом, обдавшим его в тот момент, когда он увидел, как «хонда» вместе со своими несчастными пассажирами пронеслась, вращаясь вокруг своей оси, мимо него и рухнула с насыпи в пропасть.
Он побежал по скользкому асфальту к тому месту шоссе, где было сбито ограждение, надеясь, что «хонда» уперлась в какое-нибудь дерево невдалеке от насыпи. Но именно в этом месте склона, как назло, деревьев не было, только гладкий, ровный снежный покров, по которому, словно шрам от нанесенной раны, вился след, оставленный скатившимся вниз автомобилем и уходивший куда-то далеко в пропасть, куда не достигал даже луч фонаря.
Укор совести острой физической болью отозвался в его сердце, так что на какое-то мгновение он даже оцепенел. Он опять был пьян. Не очень сильно. Он и выпил-то всего несколько глотков из фляжки, которую всегда возил с собой. Теперь, правда, уже все равно. Мысли его путались. Ему пришло в голову, что вообще глупо было в такую погоду, которая портилась буквально на глазах, ехать в горы.
Пропасть, в которую он всматривался, казалась бездонной, и ее пугающая глубина породила в голове Билла чувство, что он, как в зеркале, видел в ней свое собственное проклятие, на которое будет осужден в конце жизни. Он застыл, пораженный мыслью о тщетности всего сущего, мыслью, которая ошеломляет даже самых лучших из людей, – правда, большинству из них она приходит глубокой ночью, когда они, вдруг проснувшись, с ужасом следят за игрой теней на потолке.
