Естественно, они даже отдаленно не могли предположить, что все обернется таким образом. И Линдзи не терпелось начать об этом разговор. Она исходила из того, что они уже приняли обоюдное окончательное решение, вернее, решение за них приняла сама девочка, и не было никаких причин откладывать разговор. Но так как они договорились подождать и Хатч явно не желал нарушать этот договор, то ей ничего другого не оставалось, как тоже молчать.
За рулем их нового, красного цвета "мицубиси" теперь сидела Линдзи. Хатч расположился на пассажирском сиденье, опустив солнцезащитный козырек над лобовым стеклом, и, выставив руку в открытое окно, постукивал ладонью по дверце в такт доносившемуся из радиоприемника старинному рок-н-роллу "Будьте любезны, мистер почтальон" в исполнении группы "Марвелетс".
Когда позади остались фиговые пальмы центральной улицы Ньюпорт-Бич, Линдзи свернула влево, на Тихоокеанское береговое шоссе, и помчалась по коридору из увитых плющом стен в южном направлении. День был по-весеннему теплым, а небо – таким иссиня-голубым, что ближе к закату должно было стать совершенно лиловым, как на полотнах Максфильда Перриша. Машин на автостраде было немного, а в лучах солнца океан мерцал и переливался, словно брошенная на землю и укутавшая ее до горизонта осыпанная серебристо-золотыми блестками ткань.
В течение почти двух месяцев в сердце Линдзи не угасала тихая радость. Она радовалась жизни, как радуется ей любой ребенок, и чего уже не в состоянии делать взрослый человек, растративший эту свою способность ко времени взросления. Когда-то и она, как и все, тоже ее утратила. Но близость к смерти послужила тем толчком, который вернул ей прежде детскую joie de vivre
[6]
.
Двумя этажами ниже Ада, совершенно голый, под одеялом, на засаленном и изрядно помятом матраце, Вассаго проводил дневные часы в глубоком сне. Обычно ему снились окровавленные тела, раздробленные кости, реками текущие кровь и желчь, пирамиды из человеческих черепов. Иногда он видел во сне миллионы умирающих людей, корчащихся в муках на иссохшей земле под черным небом, а он, подобно Князю Тьмы, горделиво шествовал мимо этих скрюченных, агонизирующих тел.
Но то, что ему снилось в этот день, было поразительно именно своей заурядностью. Черноволосая, черноглазая женщина в вишневого цвета автомобиле, как бы увиденная глазами мужчины, сидевшего рядом с ней на пассажирском сиденье. Пальмы. Красные цветы буганвилии. Океан в блестках света.
Антикварный магазин Харрисона находился на южной окраине Лагуна-Бич на Тихоокеанском береговом шоссе. Он помещался в выдержанном в стиле арт деко двухэтажном особняке, своеобразно контрастировавшем с выставленными в его просторных витринах старинными, XVIII и XIX веков, вещами.
Гленда Докридж, помощница Хатча и заведующая магазином, помогала Лью Бунеру, разнорабочему, вытирать пыль. В большом антикварном магазине вытирать пыль – это то же самое, что красить мост Золотые Ворота: едва доберешься до его конца, как приходится все начинать сначала. Гленда была в отличном расположении духа, так как сумела продать одному и тому же покупателю отделанный золоченой бронзой и покрытый черным лаком шкафчик с выдвижными, также лакированными, ящичками времен Наполеона III и итальянской работы многоугольный столик XIX века с вращающимся верхом, украшенный изящно выполненной мозаичной инкрустацией. Это была отличная сделка – особенно если учесть, что размер ее жалованья зависел от комиссионных.
Пока Хатч просматривал дневную почту, более внимательно относясь к одним письмам и, не читая, откладывая в сторону другие, а затем занимался изучением двух дворцовых тумб XVIII века из розового дерева, украшенных инкрустациями в виде нефритовых драконов, которые прибыли от его агента в Гонконге, Линдзи помогала Гленде и Лью вытирать пыль. Даже это обыденное занятие в ее новом состоянии души доставляло ей удовольствие. Оно давало ей возможность по достоинству оценить каждую, даже незначительную деталь той или иной старинной вещи – изящный виток флерона на бронзовой лампе, резьбу на ножке у столика, точно рассчитанные расстояния между отверстиями на ободках фаянсового, ручной работы английского сервиза XVIII века. Размышляя об исторической и культурной ценности каждой вещи, с которой она стирала пыль, Линдзи вдруг поняла, что ее новое отношение к действительности качественно сродни созерцательному, дзэн-буддийскому строю мысли.
В сумерках, почувствовав приближение ночи, Вассаго проснулся и сел на матраце в своем, похожем на могилу, доме. Его переполняли жажда умереть и желание убивать.
Последнее, что он запомнил из своего сна, была женщина из вишневого автомобиля. Теперь она уже не сидела в машине, а стояла в каком-то просторном помещении перед китайской ширмой и протирала ее белой тряпкой. Вот она обернулась, словно он позвал ее, и улыбнулась ему.
Улыбка была такой лучистой и жизнерадостной, что Вассаго захотелось ударить ее по лицу молотком выбить ей зубы, размозжить голову, сделать так, чтобы она уже никогда не смогла улыбаться.
За последние несколько недель она уже несколько раз являлась ему во сне. Первый раз он увидел ее в кресле-каталке, она смеялась и плакала одновременно.
В который уже раз он снова стал рыться в своей памяти, пытаясь отыскать в ней это лицо, но, кроме как во снах, он никогда и нигде его не видел. Он не знал, ни кто она, ни почему постоянно ему снится.
Снаружи уже опустилась ночь. Он почувствовал ее приход. Огромный черный покров – прелюдия к смерти, – набрасываемый на землю в конце яркого и солнечного дня.
Он оделся и покинул свое логово.
К вечеру того же дня, около семи часов, Линдзи и Хатч пришли в "Зов", небольшой, но бойкий ресторанчик в Тастине. В оформлении его доминировали белая и черна краски, но отсутствие других красок компенсировалось большими окнами и массой зеркал. В просторном, вытянутом в длину помещении бесшумно сновали официанты, неизменно предупредительные и расторопные и, так же как и все вокруг, затянутые в черно-белое. Пища, которую они подавали посетителям, была столь отменного качества, что обилие черно-белого вокруг меркло от разнообразия вкусовых ощущений.
Умеренный шум в зале не раздражал. Так как им при разговоре не надо было повышать голоса, чтобы слышать друг друга, шум этот скорее походил на невидимые перегородки, и они чувствовали себя так, словно были наедине друг с другом. В течение первых двух блюд – салат из осьминога, фасолевый суп – они говорили о пустяках. Но когда на столе появилось основное блюдо – меч-рыба, Линдзи не вытерпела.
– Ну ладно, – сказала она, – у нас был целый день, чтобы все тщательно обдумать. Никто из нас не навязывал другому своего мнения. Итак, что скажешь о Регине?
– А ты что скажешь о Регине?
– Нет, ты первый.
– Но почему я?
– А почему не ты? – резонно заметила Линдзи.
Хатч набрал в грудь побольше воздуха, выдержал паузу и сказал:
– Я от нее без ума.
