– Я тебя не подведу, можешь в этом не сомневаться, – пообещал он спящему ребенку.
Подняв глаза на Линдзи, которой был обязан обеими своими жизнями, до и после смерти, он мысленно пообещал ей то же самое: "Я тебя не подведу, можешь в этом не сомневаться".
Ах, как бы ему самому хотелось верить, что он действительно сможет сдержать свое слово!
Чуть позже, в спальне, когда уже при погашенном свете они лежали каждый на своей половине кровати, Линдзи сказала:
– Завтра у доктора Нейберна будут и остальные результаты анализов.
Большую часть субботы Хатч провел в клинике, сдавая анализы крови и мочи, позволяя всевидящему оку рентгена осматривать самые сокровенные закоулки своих внутренностей, а всеслышащему уху сонографа прослушивать их пульсы и биения. В какой-то момент к телу его тянулось даже больше электродов, чем к тому существу, которое доктор Франкенштейн заряжал энергией с помощью воздушных змеев, запускаемых в грозовое небо.
– Когда мы беседовали с ним сегодня, – проговорил Хатч, – он был очень доволен анализами. Уверен, что и те, которые придут завтра, ничего нового не дадут. То, что со мной происходит, никак не связано ни с внутренней, психической, травмой, ни с внешними, физическими, увечьями, которые я получил во время аварии или когда… был мертвым. Я вполне здоров, со мной все в порядке.
– Господи, это было бы здорово.
– Да я прекрасно себя чувствую!
– Правда?
– Конечно, у меня на этот счет нет никаких сомнений.
Он и сам удивился, как уверенно прозвучала у него эта ложь. Может быть, оттого, что была святой ложью, высказанной не во вред и не в ущерб ей, а чтобы ее успокоить, чтобы ничем не нарушить ее спокойствие и сон.
– Я тебя люблю, – прошептала Линдзи.
– И я тебя.
Спустя несколько минут – как показали электронные часы на ночном столике – она уже мирно посапывала во сне.
Хатч же был не в состоянии уснуть, охваченный волнением и беспокойством по поводу того, что завтра услышит о своем будущем или о том, что у него уже никогда не будет будущего. В его воспаленном воображении доктор Нейберн с серым от бессонницы лицом, хмурясь, сообщал ему тяжкую весть, что в одном из полушарий его мозга обнаружено какое-то странное затемнение, которое может быть расшифровано как угодно: как скопление мертвых клеток, повреждение тканей, как пузырь или как недоброкачественная опухоль. Во всяком случае, что-то смертельно опасное, не подлежащее хирургическому вмешательству. С явно выраженной тенденцией к ухудшению.
Уверенность уже почти возвратилась к Хатчу после всего того, что произошло с ним в ночь с четверга на пятницу, когда ему приснился сон об убийстве блондинки и когда он поехал прямо по следу убийцы, свернув со скоростного шоссе на дорогу № 113. Три дня пролетели без всяких происшествий. Только что прошедший день, озаренный душевным подъемом и радостью в связи с прибытием в их дом Регины, был чудесным. А потом на глаза ему попалась эта паршивая статейка о Купере и выбила его из колеи.
Он не сказал Линдзи, что видел в зеркале отражение незнакомца. На этот раз он не смог бы сделать вид, что, как лунатик, находится в состоянии полусна. Все, что произошло, произошло не во сне, а наяву, и отражение в зеркале было своеобразной, необъяснимой и все же явной галлюцинацией. Здоровый, неповрежденный мозг не может галлюцинировать. Он не поделился с ней своим ужасом, так как знал, что, когда завтра они получат результаты анализов, у нее и без того будет масса причин для волнения и страха.
Будучи не в состоянии уснуть, Хатч снова непроизвольно стал думать о статье в газете, хотя вовсе не желал этого. Он всеми силами гнал от себя мысли о Купере, но снова и снова возвращался к ним, как делал бы это с больным зубом, беспрестанно против своей воли дотрагиваясь до него кончиком языка. Ему казалось, что чья-то злая воля заставляла его думать о водителе грузовика, словно какой-то чужой гигантский мозг, как магнит, неумолимо направляет его мысли именно на него. Вскоре он с отчаянием убедился, что в его груди снова начинает вскипать злоба. Хуже того, в мгновение ока злоба переросла в дикую ярость, вслед за которой возникло непреодолимое желание терзать и убивать, настолько сильное, что ему пришлось крепко прижать стиснутые в кулаки руки к своему телу и, сцепив зубы, сдержать рвущийся из горла звериный вопль разъяренного дикаря.
Из табличек с именами владельцев на выстроившихся вдоль крытой галереи перед входом в жилой комплекс почтовых ящиков Вассаго выяснил, что Уильям Купер занимает квартиру № 28. Пройдя по галерее во внутренний двор, обсаженный пальмами, фикусами и папоротниками и подсвеченный слишком уж многочисленными, с его точки зрения, спрятанными в кустах декоративными лампами, он поднялся по внешней лестнице на крытую галерею, в которую выходили двери квартир второго этажа двухэтажного жилого комплекса.
Вокруг не было ни души. "Палм Корт" мирно почивал.
Хотя было уже за полночь, окна квартиры Купера были освещены. До Вассаго доносились приглушенные звуки телевизора.
Окно справа от двери забрано многостворчатыми ставнями. Но сквозь неплотно прикрытые створки виднеется кухня, тускло освещенная лампочкой в решетчатом плафоне.
Второе окно, большее по величине, слева от двери, выходило на галерею из гостиной. Между неплотно задернутыми шторами изнутри просачивалась полоска света. Сквозь эту щель можно было видеть полулежавшего, полусидевшего в большом кресле с откидной спинкой мужчину с задранными на небольшую скамеечку перед телевизором ногами. Его склоненная набок голова была повернута лицом к окну, и казалось, что он спит. Стакан, наполненный янтарного цвета жидкостью, стоял рядом с наполовину опорожненной бутылкой "Джека Даниэля" на журнальном столике, плотно придвинутом к креслу. Из бумажного пакета, свалившегося со столика на покрытый желчно-зеленым ковром пол, просыпались оранжево-золотистые сырники.
Вассаго быстро оглянулся по сторонам, внимательно осмотрел двор. Никого.
Попытался отодвинуть окно гостиной, но оно не поддалось: то ли проржавело, то ли было закрыто изнутри. Тогда он решил попытаться проникнуть внутрь через окно на кухне, но, проходя мимо двери, просто так, на всякий случай, толкнул ее. Дверь оказалась незапертой. Он вошел внутрь, плотно прикрыл ее за собой и запер на замок.
Мужчина в кресле, видимо, сам Купер, даже не пошевелился, когда Вассаго плотно задвинул шторы на окне.
Теперь кто бы ни проходил по галерее, никак не смог бы заглянуть в комнату и увидеть, что там происходит.
Убедившись, что в кухне, столовой и гостиной, кроме них двоих, больше никого нет, Вассаго мягко, как кошка, ступая по полу, быстро осмотрел ванную и две спальни (одну совершенно пустую, отданную, видимо, под кладовку), составлявшие вместе с остальными помещениями всю квартиру. Полулежавший в кресле мужчина был в квартире один.
На туалетном столике в спальне Вассаго обнаружил бумажник и связку ключей. В бумажнике находились пятьдесят восемь долларов и водительское удостоверение на имя Уильяма Х.Купера. На фотокарточке было изображено лицо спавшего в гостиной мужчины, правда, моложе на несколько лет и не обезображенное пьяной гримасой.
