Постулат о безоговорочной невиновности России позволяет бесконечно фантазировать. Игорь Гиркин, сотрудничавший с Бородаем в Крыму и на юго-востоке Украины, – заядлый путешественник во времени. Гиркин – офицер российской военной разведки и подчиненный Малофеева – находит возможность для сочинения детской научной фантастики. До вторжения на Украину Гиркин занимался и военно-исторической реконструкцией. Он любил надевать старинные мундиры и разыгрывать сражения минувших эпох. Попав на Украину, Гиркин описывал события настоящей войны в блоге, посвященном старине. Знаток истории Первой мировой и Гражданской войн, в 2014 году он мечтал вручать российским солдатам награды той эпохи. Изображая советского офицера времен Второй мировой войны, Гиркин в 2014 году вернул в оборот “расстрельные” сталинские указы 1941 года.
Для многих молодых россиян вторжение на Украину состоялось в выдуманном 1941 году. Телевидение усиливало это впечатление постоянным употреблением выражений, ассоциирующихся с Великой Отечественной войной. На Первом канале применительно к действиям украинской армии более пятисот раз прозвучало выражение “карательные операции”. Это повернуло время вспять (теперь на календаре был снова 1941-й) и приравняло украинцев к нацистам. Когда российских солдат в Крыму спрашивали, что они там делают, они заводили речь о Второй мировой войне. [В августе 2014 года] в Донецке россияне заставили пленных пройти “маршем позора”, напомнившим организованные Сталиным марши пленных немцев. Украинские граждане, предпочевшие сражаться на стороне россиян, сняли с пьедестала танк времен Второй мировой войны. (Двигатель был исправен: годом ранее танк починили для парада.) Одна из мятежниц заявила, что не может представить, чтобы победили украинцы, ведь это означало бы 1942 год. Поэтому, пока шли бои, на календаре всегда был 1941-й. Во время вторжения летом 2014 года молодые россияне писали на танках: “За Сталина!”
В Российской Федерации рейтинг Сталина (не Путина!) достиг 52 %: наивысший отмеченный показатель. Рейтинг Леонида Брежнева также достиг исторического максимума. Именно Брежнев, давно покойный, сделал еще раньше умершего Сталина мифической фигурой, спасшей страну во время Великой Отечественной войны. В мире живых не просто выросла популярность Сталина и Брежнева, но и увеличилось их влияние. Все больше россиян обзаводится собственным мнением о покойных вождях. Сталин и Брежнев не остались в прошлом: они угодили в вечное настоящее. О многом говорит уже то, что во втором десятилетии XXI века российские социологи регулярно интересуются мнением сограждан о лидерах XX века. “Политику вечности” делают “живые мертвецы”.
Война на Украине не стала спором об исторической памяти. Вторжение скорее разрушило советский миф об общем прошлом России и Украины. Когда в 2015 году у государственного военного музея в Киеве появились трофейные российские танки, “Великая Отечественная война” в его названии сменилась “Второй мировой”.
Российская агрессия против Украины имеет несколько более глубокий смысл: это поход “вечности” против обновления. Нужно ли на всякую попытку обновления отвечать стереотипом силы и силой стереотипов? Или можно было – вместе с украинцами на Майдане – найти новый ответ?
Глава 5. 2015 год: истина или ложь?
Обманутого превращают в вещь.
Михаил Бахтин, 1943 год
Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью пьем и пьем мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет
[6]
Пауль Целан, 1944 год
Россия первой пришла к “политике вечности”. Клептократия сделала политические добродетели – преемственность власти, интеграцию, стремление к обновлению – невозможными, а политическое мифотворчество сделало их немыслимыми.
Идеи Ивана Ильина формализовали “политику вечности”. Российский народ, купающийся во лжи собственной невинности, должен научиться абсолютному самолюбию. Владислав Сурков продемонстрировал, как “вечность” питает современные СМИ. Работая на Путина, Сурков опубликовал роман “Околоноля” (2009), своего рода политическую исповедь. По Суркову, единственная истина – это наша жажда лжи, а единственная свобода – наше согласие с этим приговором. Главного персонажа тревожит сосед по квартире, который все время спит. Приглашенный эксперт заключил: “Мы исчезнем, как только он откроет глаза. Долг общества и прежде всего ваш – продолжать сниться ему”. Усыпление – именно то, в чем заключается работа Суркова. Если единственная истина – это отсутствие истины, то лжецы – это верные слуги России.
Если искоренить фактуальность, то наступит “вечность”. Если граждане во всем сомневаются, они не станут обращать внимание на зарубежные альтернативные модели, они не смогут здраво рассуждать о реформах, доверять друг другу, сообща добиваться политических перемен. Адекватное будущее требует фактуальности в настоящем. Вслед за Ильиным Сурков заговорил о “созерцании целого”, обуславливающем “геополитический подтекст”: иностранцы настойчиво пытаются лишить россиян их врожденной невинности. Россиян следует любить за их неведение, ну а любовь к ним означает углубление этого неведения. Близкое будущее – это неведение относительно далекого будущего. Как заметил Сурков в “Околоноля”, “знание дает только знание, а неведение – надежду”.
Сурков (как и Ильин) видит в христианстве материал для лепки собственного высшего творения. Бог у Суркова – коллега-анахорет, не без недостатков, знакомый демиург, которого можно взбодрить парой оплеух. Как и Ильин, Сурков использует известные библейские фрагменты – и извращает их смысл. В своем романе он намекает на Первое послание к Коринфянам (13:13): “Неизвестность дает надежду. Веру. Любовь”. Не уверенных ни в чем людей можно сдерживать регулярной организацией кризиса, а их эмоции можно направлять в нужное русло. Это прямо противоположно смыслу библейского стиха, который цитирует Сурков. Вера, надежда и любовь дают о себе знать, когда мы начинаем видеть мир таким, каков он есть. А непосредственно перед этим стихом помещен знаменитый пассаж (13:12) о зрелости как о взгляде с чужой точки зрения: “Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан”. Первое, что мы узнаем, ставя себя на место другого, – что мы не невинны. Сурков намерен сохранить тусклое стекло.
В России 2010-х годов “тусклым стеклом” служил телеэкран. Новости по телевидению узнает 90 % россиян. Сурков руководил связями с общественностью на посту первого заместителя гендиректора “Общественного российского телевидения”, а затем работал в администрации Бориса Ельцина и Владимира Путина. Под присмотром Суркова российское ТВ превратилось из по-настоящему многоголосого, представляющего различные группы, в имитацию с различающейся картинкой, но одинаковым содержанием. К середине 2010-х годов годовой бюджет Первого канала составлял уже около 850 млн долларов. Сотрудникам Первого и других государственных телеканалов внушали, что власть реальна, а объективность – нет. Замминистра связи и массовых коммуникаций РФ Алексей Волин так видит карьеру российского журналиста: “Они пойдут работать на дядю, и дядя будет говорить им, что писать и как писать, а что не писать о тех или иных вещах, и дядя имеет на это право, потому что он им платит”. Фактуальность – не помеха. Видный политтехнолог Глеб Павловский объяснял, что можно говорить что угодно. С телеэкрана пропали региональные и местные новости: их сменили новости мировые. Зарубежные новости превратились в неиссякаемый поток доказательств растленности, лицемерия и враждебности Запада. “Ничто в Европе и Америке не достойно подражания. Истинные перемены невозможны”, – таков смысл послания.
