Дасти был так поражен, услышав этот вопрос, что его руки, державшие баранку, непроизвольно дернулись, и «Сатурн» чуть не вывалился из своего ряда.
— Он хороший мальчик, — ответила Сабрина, как будто Марти все еще была юной девушкой и речь шла о ее приятеле-подростке. — Он очень приятный, и умный, и вежливый, и я понимаю, за что ты его любишь. Но однажды он упадет с крыши и убьется, а это разрушит всю твою жизнь. Ты никогда не сможешь справиться с этим. Твое сердце умрет вместе с ним.
— А почему же ты не сказала всего этого давным-давно, а только исподтишка ругала все, что он делал?
— Я не ругала исподтишка, моя дорогая. Я пыталась выразить свое беспокойство. Я не могла говорить о том, что он упадет с крыши, не могла говорить об этом прямо. Никогда, помилуй бог, ведь стоит об этом заговорить, как это случается. А теперь мы говорим об этом! И теперь он упадет с крыши, и это случится по моей вине!
— Мама, ну это же невероятно. Этого не может случиться.
— Это уже случилось, — отрезала Сабрина. — А теперь случится еще раз. Пожарные и огонь. Маляры и крыши.
Держа телефон между собой и Дасти, так, чтобы мать могла слышать обоих, Марти обратилась к мужу:
— Сколько у тебя знакомых маляров? Тех, кто работает на тебя, и других профессионалов в городе?
— Человек пятьдесят. А может быть, шестьдесят. Я точно не знаю. Но, пожалуй, не меньше.
— И сколько из них падало с крыш?
— Не считая меня и Скита?
— Не считая тебя и Скита.
— Из тех, кого я знаю, — один. Он сломал ногу.
Снова приложив телефон к уху, Марти сказала:
— Ты слышала, мама? Один. Сломал ногу.
— Один из тех, с кем он знаком, — ответила Сабрина. — Один, а он будет следующим.
— Он уже падал с крыши. Вероятность того, что какой-нибудь маляр свалится с крыши два раза в жизни, должна быть не больше, чем одна миллионная.
— Его первое падение не считается, — возразила Сабрина. — Он старался спасти своего брата. Это не был несчастный случай. А несчастный случай все еще ожидает своего момента.
— Мама, я тебя очень-очень люблю, но ты немного сумасшедшая.
— Я знаю, дорогая. Все эти годы переживаний… И ты тоже когда-нибудь станешь немного сумасшедшей.
— Мама, мы будем сильно заняты в ближайшие два-три дня, и поэтому, пожалуйста, не давай своей желчи слишком разливаться, если я не сразу отвечу на один из твоих звонков, ладно? Мы не собираемся падать ни с какой крыши.
— Дай мне поговорить с Дасти.
Марти дала телефон мужу.
Он настороженно взглянул на нее, но взял.
— Привет, Сабрина. Да. Хорошо, вы же знаете. О-хо-хо. Конечно. Нет, я не буду. Нет, не буду. Нет, я обещаю, что не буду. Это правда, так ведь? А? О нет, я никогда не принимал этого всерьез. Не рвите на себе волосы. Ну, да, я тоже люблю вас, Сабрина. А? Конечно. Мама. Я тоже люблю тебя, мама.
Он отдал телефон Марти, и она нажала кнопку выключения. Некоторое время они молчали. Потом Марти сказала:
— Кто бы мог подумать — посреди всего этого дерьма воссоединение матери и ребенка.
Удивительно, что надежда, словно цветок в пустыне, поднимает свою прекрасную головку в те минуты, когда этого труднее всего ожидать.
— Ты солгала ей, малышка, — сказал Дасти.
Она знала, что он не имел в виду ни созданного ею варианта происшествия со Скитом и его госпитализации, ни того, что она умолчала о трагедии Сьюзен и вообще о том бедственном положении, в котором они оказались.
— Да, я сказала ей, что мы не собираемся падать ни с каких крыш, — кивнула она, — но, черт возьми, каждый из нас рано или поздно упадет с крыши.
— Если, конечно, мы не собираемся оказаться первыми, кто будет жить вечно.
— Если соберемся, то нам нужно будет поскорее начать серьезно относиться к своему пенсионному фонду.
Марти ужасно боялась потерять его. Как и мать, она не могла заставить себя облечь этот страх в слова, чтобы то, чего она боится, не стало реальностью.
Нью-Мексико — это штат, где Великие равнины встречаются с крышей американского юго-запада, Скалистыми горами, а Санта-Фе — это город, построенный на большой высоте — почти полторы мили над уровнем моря. Есть куда упасть.
* * *
На микрокассете автоответчика, подписанной «Сьюзен», важным было только одно из пяти имевшихся сообщений, зато, прослушав его, доктор почувствовал, что его сердце опять забилось чаще. Он обнаружил еще один из лишних козырей.
Прослушав два сообщения от матери Марти, которые следовали за бомбой, подложенной Сьюзен, он стер запись.
Потом он вынул кассету из аппарата, бросил ее на пол и топтал ногами до тех пор, пока пластмассовый кожух не разлетелся на мелкие кусочки.
Из кучки обломков он извлек узкую магнитную ленту и две крошечные катушки, на которые она была намотана. Лента даже не заполнила его ладонь: такой крошечной была эта штучка, содержавшая в себе огромную опасность.
Внизу, в гостиной, Ариман открыл заслонку газового камина и положил ленту и пластмассовые катушки на одно из декоративных керамических поленьев. Из кармана пиджака он извлек небольшую элегантную зажигалку.
Он носил с собой зажигалку с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет. Сначала ту, что украл у отца, а потом эту, гораздо лучше. Доктор не курил, но учитывал, что в любой момент может возникнуть необходимость что-нибудь сжечь.
Когда ему было тринадцать лет, уже на первом году его обучения в колледже, он сжег свою мать. Если бы у него в кармане в нужный момент не оказалось зажигалки, то его жизнь в тот мрачный день, тридцать пять лет назад, могла бы сильно измениться к худшему.
Хотя его мать, как предполагалось, отправилась кататься на лыжах — дело происходило в их загородном доме в Вэйле во время рождественских каникул, — она вломилась к нему как раз в то время, когда он собирался заживо препарировать кошку. Он только что анестезировал ее при помощи хлороформа, выгнанного из чистящего средства для домохозяек, привязал ее лапы к пластмассовой дощечке, которую использовал вместо операционного стола, плотно обмотал клейкой лентой рот, чтобы приглушить крики, если она очнется раньше времени, и приготовил набор хирургических инструментов, которые приобрел у компании, со скидкой поставлявшей медицинское оборудование начинающим студентам университета. И вдруг… Привет, мама. Он часто не видел ее целыми месяцами, когда она была на выездных съемках или отправлялась в одно из бескровных сафари, которые ей так нравились, но теперь внезапно почувствовала себя виноватой в том, что оставила сына одного, отправившись на лыжную прогулку со своими приятельницами. Она решила, что им следует провести день, занимаясь какими-то дурацкими занятиями, которые помогут им с сыном стать ближе друг к другу. Не могла выбрать другого времени.
