— Но вы-то так не считаете?
— Нет, потому что Ариман сотворил такое с моими родителями и потому что он так тесно связан с этим заведением. Но большинство местных жителей вовсе не думают об этом институте. Он их не интересует. А если и думают о нем, то с каким-то невнятно-теплым чувством земляка.
— А кто такие Беллон и Токлэнд? — спросила Марти.
— Корнелл Беллон и Натаниэль Токлэнд. Две важные шишки в мире психологии, бывшие профессора. Им принадлежит идея создания института. Беллон умер несколько лет назад. Токлэнду семьдесят девять лет, он на пенсии, женился на шикарной остроумной леди потрясающей наружности — причем богатой наследнице! — лет на пятьдесят моложе его. Если бы вы увидели их вместе, то никогда в жизни не смогли бы понять, что она нашла в нем: он уродливый старик, полностью лишенный чувства юмора.
Марти взглянула в глаза мужу.
— Хокку?
— Или что-нибудь наподобие.
— Так или иначе, но я подумал, что вам полезно будет увидеть это место, — сказал Чейз. — Потому что это каким-то образом, сам не знаю каким, позволяет понять, кто такой Ариман. И дает вам лучшее представление о том, против чего вы выступили.
Несмотря на явное архитектурное влияние Райта, институт выглядел так, словно был предназначен для того, чтобы возвышаться в диких отрогах Карпатских гор, неподалеку от замка барона фон Франкенштейна, постоянно окутанный туманом и поражаемый разрядами молний, которые не столько разрушали, сколько укрепляли бы твердыню.
* * *
После прекрасного завтрака доктор Ариман намеревался проехать мимо жилища Родсов и взглянуть на то, что осталось от него после пожара. Но теперь, когда Скит и очкастое воплощение комиссара Мегрэ сидели у него на хвосте, этот маршрут показался ему неблагоразумным.
В любом случае этот день у него не был полностью посвящен досугу: после полудня его должен был посетить пациент. И Ариман неторопливо направился прямо к своему офису на Фэшион-айленд.
Заехав на стоянку, он сделал вид, что не замечает, как следом туда вкатился бежевый пикап и остановился в двух рядах от его «Мерседеса».
Окна его помещений на четырнадцатом этаже смотрели на океан, но он сначала зашел в приемную специалиста ухо-горло-носа, располагавшуюся с восточной стороны здания. Оттуда открывался вид прямо на стоянку автомобилей.
Регистраторша, что-то яростно печатавшая на машинке, даже не взглянула на Аримана, когда тот подходил к окну. Без сомнения, она решила, что это просто еще один пациент, которому придется дожидаться приема среди остальных сопливых, красноглазых, осипших страдальцев, сидевших на неудобных стульях и читавших слезящимися глазами древние, пропитанные бактериями журналы.
Он сразу же увидел свой «Мерседес» и быстро нашел бежевый пикап с белым тентом. Бесстрашный дуэт вышел из грузовичка. Они разминали ноги, размахивали руками, глотали свежий воздух, очевидно, намереваясь выжидать, пока их объект не появится вновь. Отлично.
Войдя в свой офис, доктор спросил у Дженнифер, секретарши, понравились ли ей сандвичи с соевым сыром и проросшими бобами на ржаных крекерах — ее обычный ленч по четвергам. Получив заверения в том, что они были восхитительны — Дженнифер была просто помешана на здоровой пище и к тому же наверняка родилась лишенной половины положенных человеку вкусовых сосочков на языке, — он потратил еще несколько минут, притворяясь заинтересованным ее теорией о чрезвычайной полезности широкого употребления в пищу вымирающего дерева гингко билоба, и, наконец, закрылся в своем кабинете.
Он позвонил Седрику Хоторну, своему мажордому, и потребовал, чтобы тот пригнал ему наименее заметный автомобиль из его коллекции — «Шевроле-Эль-Камино» 1959 года. Автомобиль следовало поставить на стоянке у здания, соседнего с тем, где находился офис Аримана. Ключи нужно было оставить в специальной магнитной коробке под задним бампером, справа. Жена Седрика могла поехать следом за мужем в другом автомобиле и отвезти его домой.
— Да, и возьмите лыжную маску, — добавил доктор. — Оставьте ее под сиденьем водителя.
Седрик не стал спрашивать, зачем понадобилась лыжная маска. Задавать вопросы не входило в его обязанности. А выполнять свои обязанности он умел очень хорошо. Был очень хорошо обучен этому.
— Да, конечно, сэр, одна лыжная маска.
Огнестрельное оружие у доктора уже было с собой.
Стратегию он выработал.
Все детали игры расположились по своим местам.
Вскоре игра начнется.
ГЛАВА 66
В усадебном доме на ранчо были выщербленные от возраста каменные полы, какие исстари делают в своих жилищах мексиканские ранчерос, и потолки из осиновых досок, уложенных сверху на массивные балки. В главных комнатах в каминах, украшенных глиняными изваяниями чувственных форм, потрескивали ароматные дрова — испускавшие слабый запах смолы сосновые шишки и тонко наколотые кедровые лучины. Кроме обитых материей кресел и диванов, вся остальная мебель — столы, стулья и шкафы — относилась к началу сороковых годов и напоминала о модных в то время гарнитурах Стикли. На полах повсюду были разложены прекрасные коврики работы индейцев-навахо — кроме той комнаты, где встретили смерть сын и жена хозяина ранчо.
Там не горел камин, не зажигалось электричество. Пол был голым. Не осталось никакой мебели, кроме одного предмета.
В лишенное занавесок окно проникал слабый серый свет; стены источали холод. Время от времени Марти боковым зрением замечала нечто странное: будто что-то преграждает путь серому свету, будто он чуть заметно преломляется, проходя сквозь почти бесплотную фигуру, беззвучно пересекающую освещенную полосу. Но когда она смотрела прямо, там ничего не оказывалось. И все же здесь было легко поверить в чье-то незримое присутствие.
В центре комнаты стоял деревянный стул с высокой прямой спинкой и голым плоским сиденьем. Вероятно, он был выбран именно из-за своего крайнего неудобства. Ведь недаром многие монахи древности полагали, что комфорт мешает сосредоточиться в размышлениях и уменьшает действенность молитвы.
— Я сижу здесь по нескольку раз каждую неделю, — задумчиво сказал Бернардо Пасторе, — обычно десять-пятнадцать минут… А иногда по нескольку часов.
Его голос был грубым, слова частенько звучали нечленораздельно. Они застревали у него во рту, словно камешки, но он терпеливо, с трудом, полировал их и все же извлекал наружу.
Дасти держал диктофон так, чтобы встроенный микрофон был все время обращен к хозяину. Таким образом он рассчитывал с максимальной четкостью записать его не всегда разборчивые слова.
Правая половина восстановленного хирургами лица Бернардо Пасторе была совершенно неподвижна, лицевые нервы были безнадежно повреждены. Половина верхней челюсти и подбородка состояли из металлических пластин, проволоки, хирургических винтов, силиконовых вставок и костных трансплантатов. В результате челюстной аппарат мог относительно прилично выполнять свои функции, но внешний вид исправить не удалось.
