И волны разносят.
Лотерейных шариков прибавилось.
Маленький белый, как снег, мотылек с тончайшим узором вдоль кромки хрупких белых крылышек сел на повернутую ладонью вверх правую руку Скита. И пока бабочка ползала по его ладони, пальцы не пошевелились, казалось, что он совершенно не чувствовал щекотания от прикосновения насекомого. Его губы были приоткрыты, челюсть отвисла. Дышал Скит настолько неглубоко, что его грудь не вздымалась и не опадала. Глаза снова задвигались, но после того, как этот безмолвный приступ завершился, Скит мог сойти за мертвеца.
— Легкий порыв, — еще раз повторил Дасти, — и волны разносят… Это что-нибудь означает, Малыш?
— Это? Ты попросил, чтобы я сказал тебе, что говорится в правилах.
— И вот это и есть правила? — спросил Дасти.
Глаза Скита задвигались. Прошло несколько секунд. Потом он произнес:
— Ты знаешь правила.
— Давай притворимся, что не знаю.
— Их всего два.
— Два правила?
— Да.
— Не таких простых и ясных, как правила покера?
Скит промолчал.
Хотя это все звучало как совершенная бессмыслица, порожденная хаотическими всплесками из глубин одурманенного наркотиками сознания, у Дасти сложилось странное убеждение в том, что эта странная беседа имела реальное, хотя и скрытое, значение и что она вела к какому-то горькому открытию.
— Скажи мне, сколько всего правил, — сказал он, низко склонившись к лицу брата.
— Ты знаешь, — ответил Скит.
— Давай считать, что не знаю.
— Три.
— А какое третье правило?
— Голубые сосновые иглы.
Легкий порыв. И волны разносят. Голубые сосновые иглы.
Валет, который редко лаял, а рычал еще реже, теперь, стоя в открытой двери и глядя в прихожую, испустил басовитое угрожающее ворчание. Шерсть у него на загривке стояла дыбом, и это выглядело не менее выразительно, чем у какой-нибудь мультипликационной собаки, столкнувшейся с мультипликационным призраком. Хотя Дасти не мог этого сказать с уверенностью, причиной неудовольствия Валета, похоже, был бедняга Скит.
— Объясни мне эти правила, Скит, — сказал Дасти, подумав примерно с минуту. — Расскажи, что они означают.
— Я — это волны.
— Понятно, — протянул Дасти, хотя на самом деле в этих словах для него было даже меньше смысла, чем если бы Скит словами из песни «Битлз» их психоделического периода заявил: «Я — морж».
— Ты — порыв, — продолжал Скит.
— Ну, конечно, — согласился Дасти просто для того, чтобы подбодрить его.
— А иглы — это поручения.
— Поручения?
— Да.
— И все это имеет какой-то смысл?
— Имеет смысл?
— Вероятно, да.
— Да.
— Ну, а я не вижу во всем этом никакого смысла.
Скит промолчал.
— Кто такой доктор Ен Ло? — в который раз спросил Дасти.
— Кто такой доктор Ен Ло? — Пауза. — Ты.
— Я думал, что я — порыв.
— Это одно и то же.
— Но я не Ен Ло.
На лбу Скита вновь появились хмурые морщинки. Его бледные тонкие пальцы, лежавшие расслабленно, снова сделали попытку сжаться в кулаки; из полузакрытой ладони вылетел хрупкий белоснежный мотылек.
Проследив за еще одним периодом быстрого сна, Дасти спросил:
— Скит, ты не спишь?
— Я не знаю, — ответил младший брат после недолгого раздумья.
— Ты не знаешь, спишь ты или нет? В таком случае… ты, наверно, спишь.
— Нет.
— Если ты не спишь и не уверен, что бодрствуешь, тогда какой ты?
— Какой я?
— Это был мой вопрос.
— Я слушаю.
— Ты пошел обратно.
— Куда?
— Что куда?
— Куда я пошел? — спросил Скит.
Дасти вдруг почувствовал испуг, все сильнее ощущая, что этот разговор полон глубокого, если не мистического, значения и они мало-помалу приближаются к открытию, которое внезапно придаст смысл всему происходящему. Но, несмотря на уникальный и чрезвычайно специфический характер этого разговора, он сейчас казался столь же иррациональным и угнетающим, как и многочисленные другие беседы, которые они уже вели раньше, когда мозги Скита были не в порядке после причиненного самому себе наркотического отравления.
— Куда я пошел? — повторил Скит.
— Ах, поспи немного и дай мне передохнуть! — с сердцем воскликнул Дасти.
Скит покорно закрыл глаза. На его лицо снизошло умиротворение, а полусжатые кулаки расслабились. Практически сразу же в его дыхании установился неглубокий, медленный спокойный ритм. Он негромко всхрапнул.
— Что, черт возьми, здесь происходит? — вслух спросил Дасти. Он внезапно почувствовал, что загривок у него покрылся гусиной кожей, и принялся разминать шею сзади правой ладонью, чтобы убрать неприятное ощущение. Но, однако, его рука вдруг сделалась холодной, а мурашки, покрывавшие шею, перешли дальше, в глубь позвоночника.
Из прихожей возвратился Валет. Шерсть у него больше не стояла дыбом, и он, насмешливо пофыркивая, обследовал темные углы и заглянул под кровать. Того, что пугало собаку, в комнате больше не было.
Судя по всему, Скит уснул, потому что ему приказали сделать это. Но ведь это же было невозможно — заснуть вот так, в один миг, по команде…
— Скит?
Дасти взял брата за плечо и легонько потряс. Потом сильнее.
Скит не реагировал. Он продолжал негромко похрапывать. Его веки подергивались одновременно с движениями закрытых глаз. Быстрый сон. На сей раз он наверняка смотрел сны.
Приподняв правую руку Скита, Дасти нащупал двумя пальцами лучевую артерию на запястье брата. Пульс у Малыша был сильным, ровным, но замедленным. Дасти посчитал. Сорок восемь ударов в минуту. Чересчур медленно, даже для спящего.
Тем не менее Скит, несомненно, пребывал в царстве сновидений. И далеко углубился туда.
ГЛАВА 21
Доска с ножами из нержавеющей стали висела на двух ввернутых в стену крючках, как тотем какого-то сатанинского клана, который использовал кухню для куда более зловещих дел, чем приготовление обеда. Марти, не прикасаясь к ножам, сняла доску со стены. Положила ее на нижнюю полку буфета и быстро закрыла дверцу.
Нет. Плохо. То, что пребывало вне поля зрения, не было скрыто от ее сознания. Ножи оставались легкодоступными. Ей следовало убрать их туда, откуда их было бы труднее достать.
