— Алло.
К сожалению, видеозапись могла показать ей телефонный разговор только с одной стороны. Из-за расстояния, отделявшего ее от видеокамеры, отдельные слова слышались нечетко, но в услышанном оказалось даже меньше смысла, чем она ожидала.
Она поспешно кладет трубку, встает с кровати и выходит из комнаты.
С того момента, когда Сьюзен начала разговор, в ее лице, движениях, во всем языке, на котором говорило ее тело, произошли непонятные и трудноуловимые перемены; она чувствовала их, но не могла сразу дать им определение. Но, несмотря на всю трудноуловимость, ей сейчас казалось, что из спальни выходила не она, а какая-то незнакомка.
Она выждала с полминуты, а потом включила ускоренную протяжку ленты, и вскоре опять заметила на ней движение.
Темные контуры фигуры в коридоре за открытой дверью спальни. Затем возвращается она. Вслед за нею из темного коридора порог переступает мужчина. Доктор Ариман.
От удивления Сьюзен лишилась дыхания. Она будто обратилась в камень, вся похолодела, перестала воспринимать записанный на ленте звук, ощущать собственное сердцебиение. Она была подобна мраморной деве, изваянной для окруженного самшитовым кустарником цветника в сердце роскошного английского сада, по ошибке оказавшейся в спальне.
Спустя несколько секунд изумление сменилось недоверием, она резко перевела дух и нажала кнопку «пауза» на пульте дистанционного управления.
В замершем изображении она сидела на краю кровати, почти так же, как и сейчас. Ариман стоял перед нею.
Она нажала «перемотку» и вывела себя и доктора обратно из комнаты. Затем снова коснулась «воспроизведения» и еще раз всмотрелась в тени, появлявшиеся из коридора, почти уверенная в том, что сейчас вслед за ней через порог переступит Эрик. Ведь доктор Ариман… Его появление здесь было просто невозможным. Он был высокоморальным. Достойным всяческого восхищения. Общепризнанным профессионалом. Полным сострадания. Искренне обеспокоенным. Это просто невозможно: здесь, вот так… Ее недоверие было, пожалуй, не меньше, чем если бы она увидела на ленте собственного отца, она была бы меньше потрясена, если бы в ее спальню вошел демон с рогами на лбу и глазами, желтыми и лучистыми, как у кошки. Но высокий, самоуверенный и безрогий, в дверь еще раз вошел Ариман, и недоверию пришлось отступить.
Он был, как всегда, представительным. Но на красивом, как у актера, лице доктора появилось выражение, которого она никогда прежде не видела. Не просто жаждущее вожделение, как можно было ожидать, хотя вожделение в нем тоже присутствовало. Не маска безумия, хотя его чеканные черты выглядели не такими, как обычно, словно их искажало какое-то все усиливающееся внутреннее давление. Изучая это лицо, Сьюзен наконец нашла определение: самодовольство.
Это не было чопорное — со сжатыми в ниточку губами, прищуренными глазами, откинутой головой самодовольство морализирующего проповедника или абстинента, заявляющего о своем презрении ко всем, кто пьет, курит и употребляет пищу с большим количеством холестерина. Нет, здесь было превосходство ухмыляющегося подростка. Миновав дверь спальни, Ариман обрел ленивую грацию, гибкие движения и дерзость школьника, полагающего, что все взрослые являются дебилами, — и горящий, страстный взгляд подростка, изнывающего от желания.
Этот преступник и тот психиатр, чей кабинет она посещала по два раза каждую неделю, были физически идентичными. Различие между ними определялось только восприятием этих двух ипостасей. И все же различие было настолько пугающим, что сердце Сьюзен заколотилось сильно и быстро.
Недоверие сменилось возмущением и ощущением предательства. Эти чувства были настолько сильны, что она выплюнула целый поток ругательств. Голос при этом был настолько не похож на ее собственный, что можно было подумать, что она страдает синдромом Туретта
[34]
.
На ленте доктор вышел из кадра в направлении кресла.
Он приказывает ей ползти к нему, и она ползет.
Глядеть на этот отчет о ее унижении было почти непереносимо для Сьюзен, но она не нажимала «стоп», потому что это зрелище питало ее гнев, и это было именно тем, что ей сейчас было совершенно необходимо. Гнев придавал ей силы, возрождал ее после шестнадцатимесячного ощущения бессилия.
Она прокрутила ленту вперед до тех пор, пока они с доктором не вернулись в кадр. Теперь оба были голыми.
С мрачно искаженным лицом, несколько раз нажимая на кнопку быстрого прогона, она просмотрела целый ряд извращений, перемежаемых обычным сексом, который казался по сравнению с ними столь же невинным, как поцелуи подростков.
Как он мог управлять ею, как он мог изгонять такие отвратительные события из ее памяти — эти тайны казались столь же глубокими, как происхождение Вселенной и смысл жизни. Она была исполнена ощущения нереальности происходящего, словно все в мире было не таким, каким казалось на первый взгляд, а являлось сложной сценической постановкой, в которой люди были всего-навсего актерами.
Однако эта мерзость на телеэкране была реальной, столь же реальной, как и пятна на нижнем белье, которое она оставила на крышке корзины в ванной.
Оставив ленту крутиться дальше, она отвернулась от телевизора и сняла трубку телефона. Нажала две кнопки — 9 и 1, но не стала нажимать единицу вторично
[35]
.
Если она вызовет полицейских, ей придется открыть дверь, чтобы впустить их в квартиру. Они могли бы пожелать, чтобы она отправилась с ними куда-нибудь, чтобы составить подробное заявление, или пройти в отделении «Скорой помощи» медицинское обследование на предмет насилия, что потом будет одним из важнейших доказательств в суде.
Но, хотя гнев и придал ей сил, их все равно не хватало для того, чтобы преодолеть агорафобию. Одна только мысль о том, что придется выйти наружу, вернула знакомую панику в ее сердце.
Она сделает все, что будет необходимо, пойдет туда, куда они скажут, столько раз, сколько им будет нужно. Она сделает все, что от нее потребуется для того, если это поможет засадить этого проклятого сукина сына Аримана за решетку на долгий, долгий срок.
Но и перспектива выхода наружу с посторонними людьми тоже вызывала тягостные мысли, пусть даже незнакомцы были полицейскими. Ей требовалась поддержка друга, кого-то, кому она полностью доверяла, потому что выход наружу был для нее почти равносилен — а может быть, и совсем равносилен — смерти.
Она набрала номер Марти и вновь услышала автоответчик. Сьюзен знала, что по ночам телефон в их спальне отключен, но один из них мог проснуться от телефонного звонка в передней и пройти в кабинет Марти хотя бы из любопытства, чтобы узнать, кто это звонит в такое невероятное время.
