От грустных мыслей меня отвлекли дети. Они всегда возвращают меня в настоящий момент, хочу я этого или нет. Возможно, в этом моё спасение. Иначе бы я захандрил, и жизнь моя замкнулась бы в одном-единственном тёмном углу нашей норки. Тут уж выбора бы у меня и вовсе не стало! Какой я таракан после этого?! И вот дети. Они будто бы и не замечали гнетущей тишины и наших поникших усиков. Дети носились по стенам, выбегали из норки, резвясь и играя, словно никаких драм и трагедий не существовало. Я вдруг словно окунулся в их радость и ощутил всем своим брюшком это сладостное чувство. Чувство, которое не знает условий. Оно чистое и тёплое, как солнечный луч, который так не любят мои сородичи. В солнечном луче прекрасно всё! И только самое безобразное начинает раздражать всех, когда его освещает солнце. В свете солнечного луча даже обычные пылинки похожи на светлых фей, танцующих свой волшебный танец. Так стоит ли грустить о грядущем, когда вокруг столько радостей? Прямо здесь и сейчас?
И я решил. В конце концов, конечно, мы отдадимся на волю судьбы и подчинимся настроениям нашего Бога. Но ведь убиваться при этом совсем необязательно! Можно превратить наш отъезд из бегства в приключение, путешествие длиною в жизнь! Некоторые так и живут, кочуя из квартиры в квартиру. Что-то я не слышал от них жалоб. Они просто так живут, и всё. Другое дело, что мне бы так жить не очень хотелось. Да и Виолетта жила в этой квартире с самого появления на свет, а ещё здесь жил её отец, дед, прадед и так далее. Для неё дом начинался и заканчивался здесь. Ей тяжело, наверно. Женщины вообще цепляются за места, всякие уютные привычки и предметы. Но, возможно, нас ждёт нечто восхитительное, волнующее, необычное, а мы сидим и трепещем каждым усиком! Ведь в каждой нашей шерстинке и чешуйке заложена жажда странствий, исследований и открытий, поиск новых, вкусных мест, выбор самого безопасного жилья. Мы можем это, значит, пора открыть в себе все эти возможности! Чем дальше я думал в этом направлении, тем яснее становился мне наш дальнейший путь, тем спокойнее становилось мне на душе. Конечно, в гневе нашего Бога было много пугающего, но он же дал нам возможность поменять нашу жизнь! Я так обрадовался от собственных мыслей, что усики мои победно поднялись вверх, а лапки уже сами несли моё тело к Виолетте, чтобы утешить и успокоить её. И вдруг я услышал её крик.
– Савва! Назад! Вернись! – кричала она так отчаянно, что я побежал ещё быстрее.
Перед моими глазами разворачивалась страшная картина. Виолетта бегала вдоль плинтуса и звала младшего, непокорного сына. Он же беззаботно собирал крошки на гладкой как зеркало столешнице светлого цвета и ничего не слышал. Он был так заметен посредине этой безмятежной глади, что я на мгновение ощутил весь ужас моей дражайшей супруги. Ободрительно похлопав её по спине, я побежал к Савве. Но стоило мне добежать до сына, как на кухне зажегся свет. Мы оказались на самом виду. Бог был хмур. Это заставило меня напрячь каждое сухожилие, каждую ворсинку на лапке. Я весь пришел в полную готовность, настроенный на любой рывок. Тем временем, Он неспеша прошелся по кухне, посмотрел в окно, заглянул в холодильник. Время тянулось так, что каждое мгновение отпечатывалось во мне печатью страха и ужаса. Но рядом был маленький Савва, и я не мог позволить себе поддаться своей слабости. Неожиданно Бог развернулся и быстро направился к мойке. Эх, мы бы давно убежали! Но страх парализовал нас, хотя Савва продолжал грызть найденные крошки. Воистину, некоторым вещам может научить только жизнь! Но как же хочется уберечь, предупредить… Бог налил воды и тут заметил нас. Теперь уже выбора не оставалось. Я крикнул сыну «Савва, беги домой, быстро!» А сам решил отвлечь Бога собой. Он выругался и потянулся за тапком. Я бежал, виляя и выбирая самые изощренные пути, в надежде привлечь всё внимание к себе. Но по какой-то причине Он стал преследовать именно Савву. Тогда я побежал за сыном и резко остановился, развернувшись лицом к Богу. В конце концов, если мне суждено погибнуть так, то тут ничего не попишешь, судьбу не обмануть. Зато у меня есть шанс спасти сына. Ему ещё жить и жить. Я остановился и посмотрел на Бога. Он тоже остановился. И тогда, в полной тишине, я сделал то, что всегда хотел сделать. С трудом поднявшись на задние лапки, я раскинул прочие в стороны, поднял усы и запел. Когда мне ещё бы представилась такая возможность!? Бог замер и сел на корточки, ко мне поближе. Он слушал меня. Слушал! Понимаете!? И я бы пел вечно, честное слово, вот так, для себя и Бога, в блаженной тишине и бесстрашии. Но человек захлопал в ладоши и сказал: «Иди, Василий, твоя взяла! Не могу я такого смельчака прибить! Да, твой писк меня пробрал… Чашки ей не нравятся… Чашки будут, но своих не сдам! Пусть знает!»
Я замолчал и плавно опустился на все лапки. Меня трясло, и я едва справлялся с крупной, вибрирующей дрожью во всём теле. Бог услышал меня! Он, такой огромный и непостижимый, услышал мой глас! Будучи на волосок от гибели, я сделал то, о чём мечтал, и был спасён! Что ж, пусть после этого кто-то ещё назовёт меня философом! Но радость жизни сменилась беспокойством о моих близких: как там Виолетта, Савва, все? И я побежал в норку. Внутри толпились все наши родичи и соседи и что-то возбужденно обсуждали. Когда я вполз в норку, все замолчали, даже мальцы, грызущие крошки, словно попкорн в кино, перестали и посмотрели на меня. Из толпы медленно и грациозно выползла Виолетта и приблизилась ко мне.
– Знаете, кому вы все обязаны своими жизнями? Кто оберегает ваших детей в ущерб сну? Кто спас нас сегодня? Мой муж Василий! И для меня он – Бог! Если не согласны, ищите себе другое жильё, потому что тут главный он, и мы все будем слушать только его!
Воцарилась тишина. Затем послышалось общее ликующее пение. Мы все любим петь, чтоб вы знали! Где-то на кухне Бог допивал свой чай и улыбался в свою надтреснутую чашку «ишь как пищат, радуются!»
Мой цветок
– Знаешь, как меня папа в детстве звал? – мягко произнесла моя мастер маникюра, старая-добрая знакомая, и выдержала тягучую, звенящую паузу.
– Как же он тебя звал? – нетерпеливо вопросила я, чуть не дёрнув рукой, но она спокойно и твёрдо зафиксировала мою ладонь.
− Мой цветок… Я из-за имени переживала, сменить хотела, а он мне говорил: «Ты мой цветок! Знаешь, как ты дорога мне? Разве не это главное?» И я соглашалась, а потом опять хотела сменить… Однажды наступил день моего восемнадцатилетия, и я в порыве эдакой взрослости собралась уже идти менять своё имя. Но отец подошел ко мне и сказал: «Вот всю жизнь ты с этим именем, чего теперь менять? Ты же мой цветок, и в имени твоём – цветок, чем же ты недовольна?»
− И я не пошла…, – тяжко вздохнув, поведала моя мастер.
– Такое красивое имя! Не может быть, чтобы ты от него решила избавиться! Почему? – почти в ужасе я чуть не всплеснула руками, но меня снова удержали.
– Как почему!? Я ж чеченка! – сверкнула она мне бездонной темноты глазами. – А имя-то узбекское!
– Погоди, как так вышло? И что же оно на узбекском означает? – заинтересовалась я и придвинулась чуть ближе, чем следовало.
Мастер легким движением отодвинула от меня лаки и инструменты, спасая свой инвентарь от моего неуемного, наступающего любопытства.
