Стейси не поленилась сказать мне на ухо гадость:
– Рано радуешься, ведьмочка! Он вернул твою колдовскую книгу, чтобы понравиться тебе и разозлить меня. Он вытрет о тебя свою спермокачку, как вытер ее об меня, а потом вышвырнет.
Даже перед смертью в ней говорило задетое женское самолюбие. Она строит планы, будто мы выберемся из этой передряги.
День тянулся долго и мучительно. Трупоеды заняли выжидательную позицию и не предпринимали попыток ворваться на нашу территорию. Они были сыты, и спешить им было некуда.
Понимание того, что шансов вырваться из западни нет, пришло сразу и всем. Чак перестал строить планы атаки, а Зак – побега; Фроди больше не ковырял стены в надежде найти потайной лаз или замурованный дымоход. Разговоры о религии стали главенствующими. Не было места шуткам, колкостям и анекдотам. Все разом заговорили о спасении души. В них жила надежда, что после смерти сознание сохранится или трансформируется в некую сущность. Я не могла заставить себя, как ни старалась, поверить в рай, перерождение, охапку девственниц на небесах или голографическую сущность бытия. Смерть в моем понимании – это прекращение страданий, затухание разума, темнота. Это как сон без сновидений, который никогда не кончится.
Вода закончилась. Бутылку умудрились растянуть на два дня. Тринадцать крышечек на человека в день. Стейси увидела в числе нехороший знак. Кто бы сомневался?
К невыносимому голоду добавился тошнотворный трупный запах. Слишком поздно я вспомнила о куске полиэтилена, которым можно было обвернуть покойника. Труп вытолкнули в коридор, а противопехотный еж немедля вернули на место.
Обрывочные мысли то и дело возвращались к призраку. Похоже, у меня от голода галлюцинации или я лишаюсь рассудка. Одеревеневшие пальцы и те с трудом удерживают фонтмастер. Пиши я обычной ручкой, почерк было бы не разобрать.
30 марта
Ночная атака была молниеносной, но обошлось без потерь и ранений с обеих сторон. Две группы нападавших штурмовали с разных сторон: одни долбили оконные щиты, – но это было скорее отвлечением внимания, – другие, прикрываясь ржавой автомобильной дверью как щитом, пересекли коридор и подцепили крюком подгнивший труп своей боевой подруги. Они не предпринимали попыток перелезть через противопехотный еж, их целью было мертвое тело, которое они уволокли с собой.
Три дня блокады позади. Обезвоживание и голод превратили людей в сонных мух, ползающих в полудреме. Почему воспоминания о еде притупляют остальные чувства? Редкие разговоры исключительно о еде, способах ее разделки и добычи. Попробовали питаться всем, что нашлось в пустых комнатах, помещалось в рот или жевалось: капли смолы с деревянных балок, ломтики краски, засохший клей, испражнения Стикса, ремни, лямки.
Мы уже не способны к сопротивлению. Очередной готовящийся штурм мы не переживем.
Рана на плече собачницы загноилось, а прижечь нечем.
Я продолжаю писать, хотя желания никакого нет.
Пришел Зак. Сел рядом. Прижался ко мне плечом. Почему-то захотелось, чтобы он обнял, просто так, по-человечески. Этого не случилось.
Удивилась выдержке Труди. Она не плакала и не билась в истерике, воспринимая происходящее как некую необратимость.
Приходила мама. Попрощались.
31 марта
Чудо! Невероятное чудо! Иначе бесследное исчезновение трупоедов никак не объяснить. Именно так мы подумали, когда они скрылись в неизвестном направлении, чего-то испугавшись, но только не Стены, которая была довольно далеко.
В то утро Чака разбудили выстрелы. Дика, сторожившая подступы, тоже слышала непонятные звуки. Покидать темницу не спешили, опасаясь западни.
После затхлых помещений свежий воздух опьянял. Бесконечная синева неба ослепляла. Мы щурились. Держались кучно. Несмотря на жару, от голода леденели конечности и кончик носа. Тело казалось невесомым. Подуй ветерок, и нас бы сдуло.
На улице нас поджидало еще одно чудо: молодой человек в опрятной одежде без прорех, с пистолетом наперевес и с сумкой через плечо. Ворот белоснежной рубашки с длинными рукавами, засученными по локоть, прикрывал повязанный вокруг шеи темный платок, с легкостью натягивающийся на голову, оставляя прорези для глаз. Мужчина показался невероятно толстым.
Оружие исчезло в кобуре, висевшей на ремне. Широкий ремень поддерживал коричневые штаны из грубой ткани, спадавшие на громоздкие ботинки. Мужчина сдернул солнцезащитные очки, задержав на секунду блуждающий взгляд на обугленном черепе Макса, а потом посмотрел на нас – толпу ходячих скелетов, крадущихся ему навстречу. Простое, бесхитростное лицо приобрело оттенок печали.
– Я это тоже вижу? – удивилась Дика.
– Кто-нибудь, держите собаку! – завопила Стейси.
Пес набросился на незнакомца. Он уткнулся в стальные наколенники штанов, лизал руки, гладившие его короткую шерсть. Не просто руки – две болтающиеся головешки, – а ковши от экскаватора. Лопатообразная ладонь заботливо мяла висевший на выпирающих ребрах грубый мех, отчего бугристые мышцы предплечья наливались силой, а засученная ткань рубашки трещала.
– Кто ж тебя так исполосовал? – Его ковши, зачерпнув складки шерсти, наткнулись на незаживший порез. За такую наглость Стикс оттяпал бы любому руку по локоть, но незнакомцу он жалостливо тявкнул, жалуясь на боль.
– Он обязательно поправится, – заверила Стейси.
Мужчина улыбнулся, продемонстрировав плотный ряд белых зубов. Впечатление нереальности довершала его здоровая кожа – светлее клыков Стикса, без признаков аллергии, язв, гнойников, болячек и укусов вшей – и темные. ровно подстриженные волосы, упрямо торчащие над широким лбом. Когда подошла поближе, поняла, как ошиблась: он не был толстым. Его атлетическую фигуру, какими обладали герои из комиксов Зака, легко было спутать с нездоровой отечностью.
– Кёртис, – представился незнакомец.
– Кёртис, значит. Докладывай, Кёртис, какая нелегкая тебя занесла? – сказал Чак, выйдя ему навстречу.
Чужак вкратце поведал, как спасся от надвигающейся Стены, пока не натолкнулся на людоедов. Пары выстрелов хватило, чтобы распугать их. Откуда у него взялось оружие, он не уточнил. Вообще, он показался немногословным, в чем-то надменным.
– Мне некуда податься. Не откажете в любезности влиться в ваше племя? – попросил он. Его вежливые выражения звучали необычно: «отказать в любезности», «влиться в племя». Кто ж так говорит?
– Нам нужно посоветоваться, – ответил Чак.
Мужчина отошел на почтительное расстояние, а мы собрались в круг. Чак, наконец-то признав во Фроди полноправного члена общины, заслужившего доверие, дал ему право высказаться первым. Повар не увидел в нем опасности:
– Человечиной он явно не питается, от голода не страдает, а тогда какой смысл убивать нас? Ничего ценного у нас нет.
