Серж и дядя стояли на прогнивших ступеньках буддийского храма и озирались по сторонам. Ёна нигде не было. Они облазили близлежащие руины, заглянули в пасти ржавеющим механизмам, прошлись по валунам каменистого берега в обоих направлениях. Сбежавшего физика так и не нашли. Михаил было поднял тревогу, что сумасшедший кореец растрезвонит по всему Пусану об их подземелье, но Серж в который раз продемонстрировал талант убеждения. Когда Трэя посвятили в подробности исчезновения Ёна, тот поддержал Сержа, мол, ненормальному ученому никто не поверит.
По сравнению с Ёном ― напыщенным мерзавцем, фыркающим от упоминания «гомосап» ― Трэй был вполне адекватен. Он быстро завоевал доверие, и в этом не было заслуги его хороших манер. Просто люди изначально раболепствовали перед собственными созданиями, неосознанно ставя себя на ступень ниже, и домочадцы не были исключением. Со временем количество ступеней увеличивалось, пока человечество не загнало себя в ловушку, оказавшись на дне эволюционной ямы, выбраться из которой так и не удалось. Самым чудовищным поступкам гомункулов всегда находили объяснение: они защищают планету, они желают добра, они исправляют человеческие ошибки. Серж разрывался между двух противоположностей: он ненавидел гомункулов ― в его словаре оскорблений самым мягким было «ходячие манекены» ― и одновременно хотел походить на них. Последнее объяснял себе тем, что, перевоплотившись в одного из них, он войдет к ним в доверие, найдет слабые стороны и раскрошит их общество в кремниевую стружку. Эти две крайности превосходно уживались в нем, поэтому он не усмотрел ничего зазорного в том, чтобы поболтать с Трэем по душам. В насосной он показал ученому-биологу абиграмму, ловко вытянутую из сумочки Юмису.
– Трэй, что это за иероглифы?
– Это же записка Ёна, с которой он так носился. ― Он покрутил листок, помял, понюхал. Прощупал необычную фактуру ― плотную, с голограммной подписью.
– Он назвал ее абиграммой. Сказал, что необходимо выполнить все в точности, как тут написано, иначе погибнут люди. Трэй, о чем здесь?
– Теперь я понимаю, почему он так хотел поговорить с тобой, ― сказал кореец, загипнотизированно уставившись в закорючки.
– Да объясни же, что в ней такого!
– Твое имя…
– Где? В абиграмме?
Трэй указал на два иероглифа, совершенно незнакомых Сержу.
– Нет-нет, мое имя пишется иначе, ― парень вывел на пыльном полу пару незатейливых символов.
– Текст составлен на кантонском диалекте. Он распространён в южных провинциях Азиатского Союза и в Куала-Лумпуре.
– А это мой возраст?
– Тут фамилия известного ученого, Лагранжа. Число 21 относится, скорее всего, к нему.
– А что еще здесь написано?
– Тебя надлежит послать за Черным эфиром на Дэнкинс, а Каони окажет помощь.
Леденящая оторопь проморозила поджилки, добралась до подкорки головного мозга. Безнадежная угнетенность, какая наступает от сбывшегося пророчества и осознания того, что жизнь расписана, а судьба предрешена. Откуда у корейского физика, которого он видел впервые, записка с его именем?
Трэй, чего-то ожидая, с недоумением уставился на Сержа. Для него ситуация выглядела не менее запутанно.
Что-то нужно было ответить. Серж, дернув плечом, хмыкнул.
– А Ён тебе ничего не рассказывал? ― вкрадчиво поинтересовался Трэй.
Сергей все еще не мог говорить и лишь развел руками.
– Он тебе ничего не предлагал?
В насосную очень вовремя вошел дядя.
– Криштин поймала ширного кролика. Поедим нормально. Шаймитеш шем-нибудь полешным.
– Уже идем.
– Я умею разводить костер, ― предложил Трэй, отдавая Сержу абиграмму, когда они остались наедине.
– Посиди с бабушкой. Ей не стоит подниматься на поверхность. С ней необязательно разговаривать ― просто побудь рядом, чтобы ей не было одиноко.
– Тут душно, а морской воздух Анне Андреевне не повредит.
– Не сегодня. Мы приготовим еду и вернемся. Ты ешь жареное мясо?
– Ем все, кроме углеводов. Кстати, бабушка давно обнаружила в себе дар предсказывать судьбы?
– Нет у нее никакого дара, она придумывает все. Бабуля хочет быть полезна. Она не понимает, что вдохновляет нас своей несгибаемостью.
– Ступай. Нам скучно не будет, ― улыбнулся Трэй. ― Твоя бабушка очень интересный человек.
Еда готовилась с наступлением сумерек, чтобы дым костра не привлекал внимания. Уличная кухня была представлена в виде ржавой бочки, в которой разводили огонь из сушеных водорослей. Пламя поддерживали бамбуком, что рос неподалеку. Многовековые храмовые доски использовать боялись, чтобы ненароком не выдать себя ― как-никак культурный объект. На случай если какому-нибудь лунатику захочется провести загородный пикник, у них имелась специальная крышка с ручкой ― ею душили огонь.
Вечер за жаркой кролика, который, как выяснилось, был вовсе не жирным, а пушистым, пролетел быстро. Долго спорили, стоит ли приправлять сушеными листьями кориандра и морской солью заднюю ляжку, отложенную специально для Трэя. Сошлись на том, что пусть посолит сам, хотя вкус уже будет не тот, как если бы мясо сдабривали до готовки. К блюду прилагался гарнир из молодых побегов бамбука, по вкусу мало отличавшихся от дикой кукурузы. Две порции ― с гарниром и без ― торжественно отнесли в коллектор.
Анна Андреевна сидела на мешке с песком и перебирала рюшки на платье.
Серж, предчувствуя нехорошее, метнулся к куртке, которую берег от кухонного дыма. Абиграмма пропала.
На стене в насосной была оставлена размашистая надпись: УШЕЛ ИСКАТЬ ЁНА.
– Бабушка, ― крепко сжимая руку, обратился Серж, ― зачем ты подсказала Трэю о береговом лазе?
– Эти хавнюки приведут шуда полишию, ― паниковал дядя.
– Дядьмиш, они хорошие, ― хныкал Виктор.
Кристин, как обычно, наблюдала со стороны. Она предпочитала не вмешиваться в жаркие споры, лишь в конце давала оценку происходящему.
– У Трэя своя судьба, ему предстоит сражение, ― говорила Анна Андреевна. ― Он захотел уйти, а кто я такая, чтобы вмешиваться в предначертанное?
Михаил, выдохнув, замотал головой. Этот жест толковался как «бабушка совсем не соображает».
– Бабушка! ― упрекнул внук ее именем.
– Я не ошибаюсь в людях.
– Шделали из этого убешища проходной двор. Больше шдешь не бешопашно. Нушно уходить.
Младший брат уселся рядом, еле сдерживая слезы.
– Виктор, не плачь, ― Сергей потрепал его плечо.
– Криштин, не молши, шкаши хоть што-нибуть!
