По прошествии нескольких месяцев после куала-лумпурской встряски он поуспокоился и пришел к мнению, что вполне счастлив: у него есть друзья, любимое хобби, успешная карьера, высокий социальный статус, позволяющий на постоянной основе проживать в гостиничных номерах класса делюкс. Так как большую часть суток Ён проводил в офисе, обзаводиться квартирой не было смысла. В общем, после рабочей поездки он пребывал в уверенности, что счастлив, до тех пор, пока на горизонте его уединенности не взошла блистательная Юмису.
Итак, в этот вечер вторника, двадцать четвертого апреля, Ён скрипел босыми ступнями по глянцевому полу, а за панорамными окнами проходили люди. Идущие суетной толчеей, незамечающие ничего вокруг, они заполняли кабинет ритмом и активностью. Иногда кто-то из них отвлекался, останавливался, бросал невидящий взгляд на окно, поправлял в отражении галстук или другой аксессуар, и вскоре исчезал в водовороте униформ и деловых костюмов.
Глядя на беспрерывный поток людей, Ён упорядочил скачущие мысли, плавно перетекшие от предстоящей встречи до записки, полученной ранним утром. Эти два разных, независимых друг от друга события, имели для него волнительное значение, отчего многозадачные способности давали сбой. Придумать темы для завтрашнего ужина и проанализировать весьма странное содержание абиграммы
11, как официально именовались послания из будущего, у него одинаково не выходило.
Марширующие за окнами прохожие направили его мыслительные процессы в нужное русло – оригинальный текст абиграммы растянулся на обширной стене:
发 送 到 哔 叽 在 唐 恩。他 会 带 来 黑 色 以 太。快 点! 高 倪 将 有 所 帮 助: 拉 格 朗 21。
勇 阮
派 遣 日 期 2476 年 4 月 31 日 20:08
入 住 日 期 2476 年 4 月 24 日 04:08
В переводе с китайского, на котором была написана абиграмма – что никак не вязалось с общепринятой практикой писать на корейском седьмой версии – это значило:
Отправь Сержа на Дэнкинс. Он привезет Чёрный эфир. Поторопись! Каони поможет: Лагранж 21.
Ён Нгуен
Дата отправки: 31.04.2476 20:08
Дата получения: 24.04.2476 04:08
Абиграмма, безусловно, будет послана им самим. И это не тест, рутинная проверка или диагностика. Как и любое послание, это, написанное на втором государственном языке, предупреждало о чем-то очень важном, возможно, о предстоящей масштабной аварии или даже катаклизме мирового значения.
Иероглифы представляли неразрешимую загадку, а по протоколу у хранителя времени было сорок восемь часов, чтобы разобраться с содержанием и отрапортовать «наверх». Но за истекшие сутки в разгадке абиграммы ученый так и не продвинулся. В запасе оставался еще завтрашний день, но как он может сосредоточиться, когда мысли порхают вокруг предстоящего свидания? Опять Юмису! Нет-нет, о ней нельзя думать!
Он сфокусировался на китайских иероглифах, разделив их на два лагеря: в один перенес те, что не вызывали вопросов, в другой определил непонятные. Из всех символов, – кроме дат отправки и получения, а также собственного имени, – ему был знаком Дэнкинс – производственный астероид, вращающийся между Землей и Луной в точке Лагранжа. Каони. Первое, что приходило на ум, это астроном Каони, который трудился в одной из обсерваторий. Но ни в одном учреждении мира, ведущим наблюдение за астрономическими событиями, не числился сотрудник с таким именем. В Пусане на Лагранж, 21 находился какой-то отель, но среди работников и постояльцев этой гостиницы имени Каони не значилось. «Лагранжем 21» могло быть что угодно: номер вытянутой орбиты вокруг Земли, фамилия человека и его возраст, уравнение в теоретической механике и его решение. В честь французского математика, умершего несколько столетий назад, называли острова, вулканы, кометы и туманности. Как бы «Лагранж» ни был знаком Ёну, он был вынужден классифицировать его как «непонятный термин». Тот же маркер он присвоил незнакомым ему Сержу и Каони, а также странному словосочетанию «Чёрный эфир». Когда-то физики называли эфиром некую гипотетическую среду для объяснения выдвигаемых концепций, им же обосновывали электромагнетизм до открытия Общей теории относительности, с его помощью описывали гравитацию и темную энергию, а древнегреческие философы эфиром именовали небо. Назвать так могли и нечто мифологическое, и абстрактно-концептуальное, и вполне конкретное, типа эфирного масла, применяемого в химической промышленности. Последнее никакой связи с Дэнкинсом не имело, так как на астероиде, кроме туристической и горнодобывающей, другой индустрии не существовало.
Забросив в тигель размышлений набор иероглифов, Ён тщетно пытался выплавить из них нечто вразумительное. Он копался в семантических связях, сводил символы в группы, переставлял их местами, а из дат выводил нерешаемые уравнения, и всякий раз приходил к мнению, что в отчет для руководителей писать будет нечего. Он не понимал смысла абиграммы, и в этом заключалась своя странность. Даже если допустить, что текст посылается через сотни лет, когда значение многих слов приобретает иной оттенок, когда возникают новые понятия, когда политические и культурные воззрения наделяются иным смыслом – даже в таком случае это было бы недопустимо, так как компьютер проводит тщательный анализ той эпохи, в которую попадет закодированное сообщение. Полученная же абиграмма будет послана не через столетие или год – она будет отправлена уже в следующий вторник, тридцать первого апреля по новому стилю, в канун праздника трудящихся, когда все офисы уезжают работать на природу, а город пустеет. Что поменяется за неделю и почему содержание кажется беспорядочным нагромождением каракуль?
Тщетность размышлений повергала в отчаяние, от которого Ён сбегал к Юмису, к ее заигрывающей улыбке, к сомкнутым пальчикам, еле сдерживающим напор ее пышных грудей. Озорной образ вытеснил скучные массивы данных, растянулся по стенам, заполнил собой каждый квадратный сантиметр.
Потоковое сознание оживило картинки. Дразнящие изображения были детальны и одновременно абстрактны.
Перед ним уже разыгралась целая сцена, в которой по-женски округлые формы сдавливали тугие полоски ремней, и некто мускулистый, рыча, с жесткой быстротой натягивал поводья. Юмису льнула выгнутой спиной навстречу точеному торсу, усыпанному крупицами пота. Вымышленный партнер навалился на нее, вдохнул запах спутанных волос, оттянул колечки в одеревеневших сосках, отчего сделал ей больно ровно настолько, чтобы вырвать из белозубого грота протяжный стон. Она охала и завывала, и стенания вперемешку со звериным рыком, казалось, гремели по всему пустому офису. В какой-то момент воображение Ёна спрятало Юмису за широкую мужскую спину, по которой в ритм поступательных движений переливались могучие мышцы. Ручьи пота омывали крепкие ягодицы, так неприступно сжимавшиеся всякий раз, когда он подавался вперед.
