Смерть Александра Блока и расстрел Николая Гумилева произошли почти одновременно, с разницей в одну неделю. Анна Андреевна тяжело перенесла и ту, и другую смерть. Она ушла в себя. Обострились ее восточные черты. Она стала похожа на статую. В Петрограде ее жалели и называли «Поэтической вдовой».
Я гибель накликала милым,
И гибли один за другим.
О, горе мне! Эти могилы
Предсказаны сердцем моим.
Чтобы понять безысходное отчаяние и чувство вины, охватившие ее в 1921 году, напомним одну ее творческую и биографическую историю. Во время Первой мировой войны она написала патриотическое стихотворение «Молитва»:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за Твоей Литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Через много лет Марина Цветаева спросила Ахматову: «Как вы могли написать: „Отыми и ребенка, и друга“? Разве вы не знаете, что в стихах все сбывается?».
Надо сказать, таинственная мистика смерти преследовала Анну Андреевну всю жизнь. В 1930–1940-х годах Ахматова была близка с Владимиром Георгиевичем Гаршиным, племянником писателя Всеволода Гаршина. Позднее они расстались. Много лет спустя у нее вдруг треснула старинная камея. Как потом выяснилось, произошло это в день смерти Гаршина.
На этом мистика августа не закончилась. В августе 1946 года вышло в свет печально знаменитое Постановление ЦК ВКП(б), прямым следствием которого стали беспрецедентные гонения на поэтессу. Ее поэтическое имя надолго исчезло со страниц газет и журналов, а о выпуске книг никакой речи не могло идти вообще. В 1957 году Анна Андреевна сформулирует свое отношение к августу в поэтических строчках:
Он и праведный, и лукавый,
И всех месяцев он страшней:
В каждом августе, Боже правый,
Столько праздников и смертей.
Официально считается, что инициатором Постановления был секретарь ЦК ВКП(б), отвечавший за культуру и искусство, А.А. Жданов. С Ахматовой у него были старые счеты. Еще накануне Великой Отечественной войны он собирался обрушить на нее всю мощь партийной идеологии. Ахматова раздражала. Она была независима, да и писала Бог знает что. Фаине Раневской молва приписывает анекдот, который будто бы и в самом деле произошел с Анной Ахматовой. В 1940 году Анне Андреевне удалось опубликовать ставшие ныне хрестоматийными четыре строчки:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Тогда же она должна была прочитать стихи по радио. Но секретарь Ленинградского обкома по пропаганде написал на экземпляре стихотворения резолюцию: «Надо писать о полезных злаках, о ржи, о пшенице, а не о сорняках». У советской власти и вправду были серьезные претензии к Анне Андреевне.
Спас Ахматову, как рассказывает легенда, опубликованная поэтом Анатолием Найманом, хорошо знавшим Анну Андреевну, не кто иной как министр иностранных дел фашистской Германии Иоахим Риббентроп. По происхождению он был петербургским немцем. Однажды, уже будучи крупным фашистским государственным деятелем, Риббентроп посетил с официальным визитом Советский Союз. Проезжая в сопровождении министра иностранных дел В.М. Молотова по Невскому проспекту в Ленинграде, Риббентроп, который, оказывается, был знаком с Молотовым по школе, спросил у него: «Вячеслав, а как поживает кумир нашей молодости, поэт, которого мы боготворили, как поживает Анна Ахматова?». – «Да вот проштрафилась, пришлось принять о ней постановление ЦК». – «Ну, ты уж похлопочи за нее ради меня». Молотову пришлось пообещать. Будто бы тогда он обратился к Жданову, и Ахматова в тот раз была спасена.
Согласно другой легенде, опала с Ахматовой была снята по другой причине. Будто бы Сталин однажды заметил, что его дочь Светлана переписывает в тетрадку чьи-то стихи. «Чьи это?» – проходя мимо, поинтересовался отец. «Ахматовой». – «А зачем переписывать, возьми книгу». – «Так ведь не издают», – наивно попыталась оправдаться Светлана. Сталин ничего не ответил, но стихи Ахматовой очень скоро вновь появились в печати.
Отыгрался Жданов в 1946 году, хотя, согласно легенде, это произошло не по его инициативе, а с подачи Сталина. Поводом послужило событие, в те времена считавшееся из ряда вон выходящим. Молодой и недостаточно опытный сотрудник английского посольства в Москве Исайя Берлин в ноябре 1945 года решил посетить Ахматову в Ленинграде. О встрече тут же доложили Сталину. Узнав, что Берлин засиделся у поэтессы до утра, Сталин разразился гневной тирадой: «Так, значит, наша монахиня принимает у себя иностранных шпионов!». Все остальное было делом техники опытного Жданова.
Складывалось впечатление, что имя Ахматовой буквально преследовало Сталина. Так, по одной из легенд, он лично вписал фамилию поэтессы в список лиц, подлежащих обязательной эвакуации из Ленинграда в первые дни войны. Неясно только, чего больше боялся Сталин – возможного сотрудничества Ахматовой с немцами в случае вступления их в Ленинград или дурного влияния поэзии Ахматовой на боевой дух ленинградцев. А сразу после войны, когда Ахматова активно выступала на вечерах поэзии в Москве и в Ленинграде, Сталин, узнав, что при ее появлении на сцене зал в едином порыве вставал, будто бы зловеще спросил: «Кто организовал вставание?». Знать, понимал, что такой ритуал единодушного «вставания», во-первых, может быть только «организован» и, во-вторых, должен быть организован только при его, Сталина, появлении.
Трижды подвергался аресту сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, Лев Гумилев, или «ГумиЛевушка», как его называли близкие. Первый раз он был доставлен в «Кресты» прямо с занятий на историческом факультете Ленинградского университета в 1935 году. Вторично был арестован в 1938 году. Затем – в 1949-м.
Как горько шутил сам Гумилев, первый раз его посадили за себя, второй – за папу, третий – за маму. И действительно, первый арест, как об этом рассказывал в одном из интервью сам Лев Николаевич, был случайным. Он оказался в доме одного из знакомых в тот момент, когда туда нагрянули с обыском. Через несколько дней ни в чем не подозреваемого Гумилева отпустили. Об аресте 1938 года Гумилев также рассказывал в частных беседах. На одной из лекций в Ленинградском университете известный советский историк литературы Пумпянский стал издеваться над стихами Николая Степановича Гумилева: «Поэт писал про Абиссинию, а сам не был дальше Алжира. Вот он пример отечественного Тартарена!». Не выдержав, Лев Гумилев крикнул с места: «Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!» Пумпянский снисходительно парировал: «Кому лучше знать – вам или мне?». И услышал в ответ: «Конечно, мне». Аудитория разразилась хохотом. В отличие от профессора, студенты знали, чьим сыном был их сокурсник. Видимо, этот смех так подействовал на Пумпянского, что он прервал лекцию и побежал жаловаться. Гумилева судили и отправили в лагерь за Полярным кругом. Там он и отсидел свой первый срок – «за папу».
