— У Ли и Амелии было тогда еще двое детей, двойняшек. Их звали Лана и Лаура. Две милые маленькие девочки, возрастом примерно в десять месяцев.
Элайн подумалось — она в точности знает, к чему идет дело. И не хочет слушать об этом.
И все-таки она не сделала никаких попыток прервать рассказ Шилы, загипнотизированная жарой, щебетом птиц, влажностью, которая была подобна покрывалу, и бубнящим рассказом о мучительном, непроходящем кошмаре, который эта завистливая, загорелая и несчастная женщина раскрывала перед ней, обратившейся в слух.
Шила говорила:
— Она была одна в доме с двойняшками, когда свихнулась.
Птицы камнем падали вниз у них над головами. Птицы клекотали друг другу. Солнце жарило нещадно, как раскаленная докрасна спираль электропечи.
Шила говорила:
— Ли уехал с двумя мальчиками за покупками к Рождеству. У Джерри и Бесс был выходной, и они гостили в доме сестры Бесс, в Маунт-Кармеле. Пол тогда не жил с ними. Кажется, он преподавал в каком-то университете в Техасе — это было его пятой или шестой работой. Вскоре после этого его уволили. Он никогда не мог закрепиться где-нибудь, этот человек. Так или иначе, Амелия была дома с Ланой и Лаурой, а больше никого.
Гнетущая жара.
Птицы.
Лед в стакане растаял.
"Уходи!” — говорила она себе.
Но она должна была узнать.
— Каждому было видно, что женщина не в себе, — вставил Сид. — Каждый, у кого есть здравый смысл, не сделал бы такой глупости, как оставить ее дома наедине с этими беззащитными малышками.
Шила бросила на мужа "взгляд, говоривший:
"Дай мне рассказать историю”, и он сомкнул рот на ободке своего стакана. Она вновь заговорила:
— Джейкоб работал в городе, пополняя запасы продуктов в ресторанах для праздничных обедов, которые там предстояло подавать. Он добрался домой чуть позже пяти вечера и обнаружил ее — и то, что она натворила.
Шила выпила.
"Говори же!” — мысленно подстегивала Элайн женщину. Ей не нравилось, как Шила тянет, добиваясь наибольшего эффекта. Историю о любой трагедии нужно рассказывать быстро и просто, чтобы причинить как можно меньше боли.
— Она пришла с ножом к двойняшкам, туда, где они лежали в своих колыбелях, — выпалила Шила. Она прикончила свою выпивку. — Она полосовала их снова и снова до тех пор, пока от них почти ничего не осталось.
Непроизвольно, бессознательно Элайн наклонилась вперед в кресле, как будто поддаваясь какой-то боли в животе.
— Она убила их, — закончила Шила. — И попыталась убить Джейкоба Матерли, когда тот подошел к ней, стоявшей на коленях в крови, у колыбели. У него было сильно порезано плечо, но он вырвал нож из ее руки. Потом она побежала и споткнулась на ковровой дорожке в конце лестницы. Она летела с нее до самого первого этажа. Когда Джейкоб нашел ее, она уже была мертва.
Глава 6
Когда Элайн вернулась в дом Матерли, она заглянула к Джейкобу и застала старика спящим, мирно отдыхавшим, судя по его виду, после обеда, чтобы приготовиться к тяготам ужина и предстоящего долгого вечера. Во сне пораженная параличом половина его лица выглядела менее впечатляющей и уродливой, чем когда он бодрствовал. Она не стала прерывать его сон, а тихонько прикрыла дверь и прошла по коридору к своей собственной спальне.
Она заперла свою дверь.
Она разделась и приняла душ, разрешив теплой воде литься на нее долгие-долгие, чудесные минуты. Она не знала, какую из двух вещей старается смыть с себя: зависть Бредшоу и ненависть к семейству, которую они так явно, даже фанатично выказывали, или ужасный рассказ об убийстве двойняшек Матерли в Сочельник. Она чувствовала себя оцепенелой, ужасно старой и, возможно, парализованной, как Джейкоб. Она не обращала внимания на мыло, не обращала внимания на все, пока испускающая пар вода низвергалась на нее и изгоняла то зло, которое, казалось, просочилось в нее.
Элайн влезла в пижаму и плюхнулась на кровать, натянула одеяло до подбородка. Она обнаружила, что дневное испытание совершенно измотало ее. Она всего-навсего сходила на прогулку и выслушала историю о безумии Амелии Матерли. Не прогулка измотала ее, а слушание. Она хотела только спать, спать до тех пор, пока не проснется и не найдет мир таким простым и незапутанным, как ей хотелось.
У нее не было сновидений, настолько глубоким был ее покой.
Пол Хоннекер приехал к ужину на десять минут позже, в то время когда остальные приступали к первому блюду. Волосы его были растрепаны, глаза — сильно налиты кровью. С лица его сошел почти весь цвет, за исключением вдавленных и уродливых синеватых теней под глазами. Он остановился в проеме двери в столовую и пристально оглядел всех по очереди, казалось, что ему как-то не верится, что он застал их здесь. Он провел по лицу своей большой рукой и прошел вокруг стола к своему стулу. Он не сел, а рухнул на него, сгорбившись над тарелкой, как будто не мог оставаться в сознании.
Элайн опустила взгляд в тарелку и постаралась не замечать этого. Но при полном молчании остальных она не удержалась и снова посмотрела.
Пол теперь сидел прямо, не предпринимая никаких попыток положить себе в тарелку еду из общего блюда. Это было почти так, будто он вовсе не хотел ужинать, но не мог заставить себя нарушить ритуал и не появиться совсем.
— Опять ты напился, — сказал Ли Матерли. Лицо у него было суровое, жесткие морщины пролегли по нездоровой бледности, которая не покидала его с тех пор, как закричала Силия.
— Ну и что с того? — бросил Пол. Подразумевалось, что это воинственный ответ, но в этом человеке не было никакого гнева, только надломленность.
— Ты знаешь, к чему это приводит.
— Я свою меру знаю, — отрезал Пол, оправдываясь.
Казалось, ему не больше четырнадцати, с такими надутыми губами, угрюмым и отрешенным лицом он это произнес.
— Не знаешь! — взорвался Ли.
— С чего ты взял, что... Ли перебил его:
— Ты еще не разбил свое зеркало? — Когда Пол не ответил, он повторил:
— Ты не знаешь меры, Пол. Ты бьешь зеркала, и окна, и тарелки, и все, что способно отражать.
Пол надулся.
Ли какое-то время наблюдал за ним в нерешительности, потом дал своему лицу смягчиться.
— Пол, — сказал он совершенно другим тоном, почти отцовским голосом, — пожалуйста, сделай одолжение, пожалуйста, не начинай крепко пить сейчас, не сейчас, не в такое время.
Пол смотрел на свою тарелку, как будто на белом фарфоре было что-то написано, что-то очень важное. Он вздохнул:
— Это самое подходящее время, чтобы пить. Более того, я не представляю более подходящего времени.
— Этим Силии не поможешь, — промолвил Ли. — И это определенно не пойдет на пользу беспокоящимся за тебя.
