– Всё, что ты плёл про себя там, в овраге… – Ёрль плюнул опять. – Вот чего оно стоит. Это Чиджи Лау! Поздравляю: ты уничтожил свои козыри.
– Чуйка поймает Эмбер.
– Как?! Мы даже не знаем её лица, на ней же респиратор по самые уши!
– Чуйке не нужен портрет, она ищет по запаху. Не забывай, Нюсс щёлкнул девчонку, а значит, с каждым днём она будет слабеть. Все белки вывернулись наизнанку. Её тело не примет пищу. Уитмас Лау не захочет такой смерти для дочери. Когда я притащу её, полудохлую, и брошу ему в ноги – он отдаст всё за обратный щелчок.
– А если Эмбер умрёт раньше, чем её поймают?
Бритц снял маску и потёр переносицу, сосредоточиваясь.
– Значит, ей повезёт. А миллиарду пауков – нет. Побег Эмбер Лау – моя вина, и его последствия – только моя забота. Не дёргайся. И меня не дёргай.
Он поднял на руки тело мальчика, чтобы отнести в бойлерную.
– Уитмас поверит, что дочь ещё жива? – крикнул Ёрль вдогонку.
– Поверит. Потому что хочет верить.
Ёрль стоял в чёрной луже. На самом деле красной, но в аварийном свете тёмной, как нефть. Он подумал, что у Кайнорта Бритца, должно быть, особое зрение. Кровь убитых давно залила ему глаза, и он смотрит на мир сквозь красные фильтры. И кровь для него теперь – лишь чёрный битум. И всё, что он говорил ему там, в пустыне… О страхе и рефлексии – одномоментное прозрение. Не больше.
Через час оставшихся в живых обитателей бункера погрузили в воланеры. На Уитмаса Лау нацепили ошейник и отправили в стеклянную пирамиду, в кратер рядом с лагерем эзеров. Там они устроили тюрьму – эквилибринт. Как только Эмбер удалось выскочить из бойлерной, силы зеркального паука иссякли. А после того, как Бритц принёс тело Чиджи, атташе провалился в глубокую прострацию и позволил вести себя, грузить, как безвольную куклу.
Он обмер и повторял имена детей, пока рой-маршал не понял, что сейчас говорить с Уитмасом бесполезно. И оставил его в покое на время. Пока и без третьей части Тритеофрена эзерам было, чем заняться. Кумачовая Вечь. Судя по найдённым при обыске картам – путь предстоял нелёгкий. А на поддержку Альды после такой операции рассчитывать не приходилось.
– Грязно, Бритц, очень грязно, – бросала в него Хокс. – Такого в твоём послужном списке не было на моей памяти. Чтоб ни прибора, ни девчонки. Ни точных координат тайника.
– Тритеофрен я найду в срок. Эмбер Лау на крючке, – весь разговор рой-маршал стоял, как ледяной истукан, и смотрел в одну точку куда-то мимо Альды.
– Всё как-то у тебя… Через задницу. Пусти к диастимагу механических палачей, и через пару часов он скажет всё.
– Нет, Альда. Уитмас чрезвычайно сломлен, и новые мучения просто лишат его рассудка. А если не рассудка, то воли к жизни, и я не знаю, что хуже. Кинется ли он сам на армалюкс или свихнётся и позабудет, где спрятал третью часть? Пусть придёт в себя в эквилибринте. Я поговорю с ним позже, а пока сосредоточусь на второй трети.
Альда оглянулась, но стена позади неё была пуста. Куда он пялился, выдавливая из себя заторможенный лепет? Будто пыльным мешком ударенный, Кайнорт был на вид ничем не лучше пленного атташе.
– Для начала сосредоточься на мне, Бритц, и на том, что тебе говорят, – Альда свела брови и зашипела: – мои солдаты устали, ведь ты накормил их байками о скорой победоносной войне. А теперь? А теперь возвращаешься с пустыми руками и предлагаешь им горящий тур в болота? Где-то там засел атаман Волкаш, маг-суид, и его головорезы.
– Если нас не перебьют болотные партизаны, то расстреляет оборона Урьюи, какая разница?
Хокс стукнула по столу, но Бритц даже не моргнул.
– Мне не нужны бунты, Кайнорт! Если ты не способен отработать чётко и чисто, катись домой и не трать моё время и терпение моих людей!
Он кивнул и отдал честь. Двойной небрежный удар ладонью под ключицей – имитация сердечного ритма – и рой-маршал покинул каюту. Тьма коридора, свет общей залы и снова тьма перехода к внешнему шлюзу флагмана.
Любитель фантастики, Ёрль где-то вычитал легенду, что эзеры между третьей и четвертой линьками выбирают сторону добра или зла. Даже если это было правдой, до четвёртой мало кто доживал. «Это оттого, что выбирали зло, – гнул своё Ёрль Ёж, – и погибали волею добра, вырывающего им сердца рукой другого злодея». С тех пор Кайнорт задумывался, какое такое добро и рукой какого злодея вырвет ему то, чего нет? Ведь свой путь он уже, кажется, выбрал.
– Ну? – Ёрль нагнал его по пути через лагерь. – Лютует Полосатая Стерва?
Кайнорт не ответил. Он шёл в непроницаемом пузыре какого-то своего мира. Тогда старик развернул голограмму карты:
– Прикинул маршрут до Кумачовой Вечи, как ты просил. Одна проблема. Вокруг на сотню километров негде приземлиться. Жижа! Там разреженный воздух и взрывоопасные болотные газы.
– То есть просто взлететь здесь и сесть там мы не сможем.
– Да уж. Воланеры вспыхнут при торможении.
Они пошли молча. Ёрль уж было решил, что Бритц потерял нить разговора, когда получил ответ:
– На чём-то же они там сами передвигаются. Изучи местный транспорт: чтобы подобраться незаметно. Иначе клирики успеют уничтожить прибор.
– Какой план?
– Заурядный.
– «Смерть или Тритеофрен»?
– Да. Всё, как я люблю.
– Кайнорт! – старик ждал, что тот обернётся, но вышло в спину: – Ты взял у Берграя нож, чтобы убить Амайю. Неужели ты думал, он ослушается или дрогнет?
– Нет, конечно. Берг лучший из моих людей.
– Тогда почему? Только не ври, что хотел зарезать её сам.
– А чем плох такой ответ, Ёрль? – Бритц стоял, положив ладонь на сенсор клинкета. – Берграю скоро быть хозяином на земле шчеров. Бразды его власти не должны омыться лишней кровью.
– А как же твоя собственная репутация?
Кайнорт оставил Ёрля одного на улице.
После ряби индикаторов в шлюзе свет коридора показался красным. Только на миг. В тупике анфилады звенели переливы смеха, треснувшего на высокой ноте. Маррада заметила Бритца. Соскочила с чужого колена, оттолкнула ноготками второго. Бледнеющие офицеры разлетелись, как мухи. Маррада оправила полупрозрачную тунику. Она приподнялась на цыпочки, запрокинула голову и провела язычком по губам. Теперь прежде, чем наказывать, не оставалось ничего, кроме как поцеловать эти влажные лепестки.
– Что же ты у меня какая шлюха, а? – прошептав так, Кайнорт положил руку на шею бабочки и гулял взглядом по уголкам её губ и глаз. Аромат лугов на ней смешался с чужими запахами, приземлёнными и блудливыми.
Поцелуй он дарил не такой, как всегда. Не страстный, не властный и не терпкий. Ласковый. Проникающий душой к душе, но не находящий ни той, ни другой. Губы настойчиво искали в Марраде не то прощения, не то утешения. Не то спасения. Глубже и глубже, и глубже в это море. Море чёрной крови в красном коридоре. И шёпота: «Ма…»
