– Чего?..
– Четырнадцать-восемь, – повторил Кайнорт, уходя обратно в трактир. – Разовый код для медблока. Перестань кровоточить у нас на виду.
Кровь из шеи, где резанула оса, протекла под рубахой, испачкала штаны. Повезло, что по дороге к домику не встретился голодный эзер. Но у крыльца валялась Язава. Она была вся в крови, бледно-зелёная. Я подхватила её за плечи, чтобы не дать захлебнуться:
– Язава, ты что? Кто тебя?
– Ин…фер, – прошептала она, и синюшные губы совсем побелели. Я испугалась и взвалила её руку себе на плечо.
– Пошли, давай, где у вас медблок?
– Нет…
– Ну, давай! Один рывочек!
– Нет… кода.
– У меня есть! Четырнадцать-восемь, разовый.
Она отпихнула меня, как прокажённую:
– Дура, себе оставь.
– Соберись, пошли, пошли. Показывай, куда!
Сдавшись, Язава тяжело навалилась мне на шею, но старалась из последних сил. Мы тащились мимо других рабов, они выворачивали головы и пялились, но помог только паренёк у самой лестницы в медблок. Здесь все жили в каком-то ступоре. Вдвоем мы затащили Язаву в приёмную, и мой случайный помощник растворился.
– Это ещё что? – буркнул круглотелый эзер в окровавленной униформе доктора и с веером скальпелей в руке. – Разовый код?
– Четырнадцать-восемь. Только это не мне, а вот ей.
Он что-то проворчал и занёс код в комм.
– Кто её так?
– Не знаю.
– Сядь здесь.
Язаву увезли на каталке, а мне швырнули свёрток. Оставшись в коридоре одна, я нашла внутри кровостатический бинт. Мир не без добрых зверей. Через час меня пустили к Язаве, которая издалека уже напоминала живую.
– Я возвращалась от бахаонов, а он набросился, как бешеный, – Язава не сдерживала слёзы, но и не всхлипывала, молча плакала, как взрослая. – Вообще он неплохой, Берграй. Не злой. Но я не знала, что он после смерти: тут уж они как с цепи срываются.
– Почему не убежала?
– Ты что! Экстренная помощь хозяину, – она процитировала Инфера. – Противление карается смертью.
– Но ведь ты знала, что он убьёт.
– Ты смешная, Ула. Так хоть есть шанс, что напьётся и придёт в себя, отпустит с богом. А над хрусталём у палача болтаться приятного мало.
Но ведь я не болталась.
– А ты видела, чтобы кого-то подвешивали?
– Нет, но все только об этом и говорят. Такие, как мы с тобой, с одним ошейником, здесь самые бесправные. Мы принадлежим домену. Конкретно – домену Кайнорта Бритца. Нами могут питаться все, кто пожелает. Приказывать – тоже. Гляди в оба! Доктор Изи напоминает им всем, чтобы не трогали мелких, а на деле… сама видишь.
От Язавы я узнала всё об ошейниках и браслетах. Здесь была целая рабская стратификация. Те, кто носил ошейник и браслет особого цвета, были чьими-то личными рабами. Частной собственностью. Донорами-ши. Или изредка – очень ценными специалистами. Только желание хозяина защитить, вылечить или накормить могло спасти личного раба. Хозяин обеспечивал ему «прожиточный минимум»: кров, одежду, столько-то граммов еды на килограмм веса, столько-то дней отдыха между сдачей крови и такой-то лимит на лечение. Сломал бедро – молись, чтоб само срослось, хромай после. Свернул шею – лежи, жди, пока не издохнешь сам. Даже за эвтаназию хозяин иной раз жался платить. По словам Язавы, ши жили плохо и недолго. Кроме того, решение взять раба на личное попечение чаще диктовалось не желанием помочь, а сексуальным желанием. Так, положение чьего-то ши было практически синонимом постельной игрушки.
– Поэтому ши Лимани такая злобная, – закончила Язава.
– Потому что Бритц заставляет её спать с ним?
Она рассмеялась недобро:
– Потому что нет.
– А кто такие – с браслетом, но без ошейника? – я вспомнила Ёрля.
– Наёмные. Это бывшие рабы. То есть, получив свободу, ты можешь уйти, но обычно некуда, потому что насекомые сожгли твой дом… И ты остаёшься на прежнем месте: тебя больше не имеют права кусать без спроса, платят настоящими деньгами. Мало, даже символически. Но работодатель отчисляет налоги на твою страховку или обучение. Лично я здесь, кроме Ежа, наёмных не видела. Это должен быть кто-то исключительный.
Мы возвращались в темноте. На крыльце, руки в боки, стояла коренастая шчера, похожая на архивариуса, и загораживала проход.
– Угу, – вызывающе прищурилась она. – Так это ты, сучка, подвинула мою кровать?
– Прости, Лимани. Я представляла тебя иначе и думала, тебе позволено спать в ногах у хозяина.
Если быть честной до конца, я отрепетировала эту фразу по дороге. Язава предупредила, что кое-кто будет мне не рад.
Нападения не последовало, потому что за моим плечом стояла старшая смены. Лимани круто развернулась и залезла с ногами на свою койку. Шчера в дальнем углу испуганно тянула на себя одеяло и таращилась на нас огромными, как озёра, глазами. Молчаливая четвёртая соседка – с широкими плечами и добрыми чёрными глазами – хлебала вечерний биокисель. У неё была чистая шея без следов укусов и довольно здоровый, даже пухлый вид на нашем фоне. Она представилась: Тьель. Все взялись за миски, а моей нигде не было. Я не ела с раннего утра. Последний чай случился у Баушки Мац и казался далёким, как другая галактика. Ладно, я уже знала, что для меня и четверо суток – не предел. И просто забралась в постель.
– Ёж не занёс её в списки, – догадалась Тьель. Я не пошевелилась, но стало приятно, что кто-то побеспокоился.
– Лимани, пойдёшь мимо кухни, напомни о новенькой, – распорядилась Язава.
В ответ ни звука.
– Лимани, слышишь? Я сегодня болею.
– Если хозяин забыл покормить суку, она кладёт морду на лапы и ждёт следующего утра.
Это было туше. Близко над ухом звякнула миска, и меня осторожно толкнули в плечо:
– На-ка, – сказала старшая.
– Спасибо, не хочется есть, – соврала я.
– Не кобенься. Время сдавать кровь для Хокс, давай, давай, ешь. Нам тут обмороки не нужны.
– Сдавать для Хокс? Мы же не в её домене.
– Вчера кто-то из нашего домена покусал чужую, – полушёпотом объяснила шчера с глазищами. – С нас теперь оброк – по сто миллилитров с носа.
Мне помогли с кровью. Сдавались я, глазастая Йеанетта и пухлая Тьель. Всего-то один пакетик, а ноги ослабели. Все эти иглы, замеры пульса, пробирки и тампоны с антисептиком не вязались с тем рабством, о котором я читала в учебниках по древней истории. Цивилизованное нео-рабство выглядело странным: именно потому, что хозяева понимали, что в конечном счёте мы все здесь равны. И пытались устроить эксплуатацию людей по-человечески. Но ведь это невозможно сочетать, оттого выходило ещё уродливее, чем в дикие времена.
