– Молодец, – бросил ангел и ушёл.
Глава 25. Маршал сказал, в пыточную
Он оставил меня умирать одну. Спустя миллион лет удалось высвободить руку, и я судорожно искала, к чему бы её приспособить. Откуда ни возьмись, на конвейер взлетело изумрудного цвета чудище с длинным, как шест, телом, треугольной головой и глазами навыкате. Насекомое сложило ноги-плети на груди и провернуло голову вокруг оси. Прикидывало, как лучше выпустить добыче кишки, чтобы набить грузное зелёное брюхо. Чудище моментально уселось поперёк меня и маленькими острыми жвалами кромсало скотч.
– А-ааа-а-ааа-а!
– Нет, вы только посмотрите: её спасают, а она царапается!
Насекомое исчезло. Рядом сидела сердитая девушка. В свете сателлюкса её волосы горели миллиардом спиралей, как в лампе накаливания. Я видела её в филармонии. Это она лупила грушу. Это она тогда дала мне полотенце и воды.
– Простите, я думала, меня едят!
– Ночью-то? Ночью вредно есть.
– Тогда пожалуйста, не могли бы вы продолжить… меня освобождать? Спасибо.
Я смиренно вытянулась внутри кокона, являя кротость овечки перед стрижкой. Рыжая выпалила «ха!» и обернулась пучеглазым чудищем. Богомолом. О богомолах я знала только один факт, тот же, что и все, и инстинктивно вжала голову в плечи. Насекомое живо расправилось со скотчем.
– Я Пенелопа. Ты что ли работала на этой фабрике раньше? – спросила она, сдирая с меня остатки липучки по пути наружу.
– Нет.
– Кайнорт меня прислал, сказал, ты одна запустила конвейер.
– Я просто умная.
– Кайнорт сказал, ты отбитая.
На улице мы едва не запнулись за чью-то рыжую голову. Голова жмурилась и приподнимала крылья носа над слоем стынущей карамели.
– Тут кто-то живой!
Пенелопа бросилась на корточки. Она снова воскликнула «ха!». Парень в карамели испуганно вращал глазами. Он был в тисках от пяток до кончика носа, и только маленькие дырочки позволяли бедняге дышать. Пенелопа пальцем примяла карамель, чтобы парню не нужно было морщиться, приподнимая крылья носа, и встала.
– Ну, да, Кай упоминал и об этом тоже. Жаль, не думаю, что он жив.
– Но он – жив, – удивилась я, таращась на голову.
– У него определённо нет сердца, а без сердца, как ты знаешь, детка, не живут. Мы сделали всё, что могли, – очевидно, она имела в виду те вмятины для носа в карамели. – Пойдём.
Мы спустились в лагерь, и Пенелопа свернула на незнакомую улицу. Там стояли гломериды. Их шасси состояло из сотен мелких блестящих лапок, как у многоножек, большая часть которых была покрыта карминелью.
– А мы куда?
– Кайнорт сказал, в пыточную.
– За что?
Пенелопа насвистывала и не отвечала. Я упрямо застыла и повторила грубее:
– Зачем в пыточную?
Рыжая удивлённо развела руками, ничуть, кажется, не задетая моим тоном:
– Кайнорт сказал.
– Я слышала, – господи, за десять минут я слышала эту фразу уже пять раз. – Зачем? То есть, если ему что-то нужно, почему нельзя просто спросить? Или это он за разлитую карамель? Так ведь иначе бугль бы…
Пенелопа засмеялась:
– А, ну да! Ты же новенькая!
– И?..
– Пойдем-пойдём, не трусь, – она потащила меня за краешек засахаренной курточки. – Мне тебя в подмастерья отдали. Ёрль Ёж занимается распределением служб по зданиям оккупированных городов. И у него своеобразное чувство юмора… весьма своеобразное, скажу я тебе. Кухни он располагает в банях, столовые в музеях, а больницы в театрах. Когда рой-маршал взял Кумачовую Вечь, Ёрль выделил инженерам тюремные казематы.
– Вот почему Бритц обитает в трактире. А где поселили Альду Хокс?
– В кабинетах мэрии.
– Но это же не смешно.
– У ть-маршала Хокс нет чувства юмора.
В тюремном подвале чудеса электроники уживались с древними приспособлениями экзекутора. Мониторы крепились на пыточном кресте вместо штатива. Железные грабли для раздирания плоти увешали мотки проводов и неисправные коммы. Тиски приспособили под фиксатор для плат и микросхем. На дыбе растянулась огромная карта Урьюи. Я чихала сахарной пудрой и кашляла какао. Спина чесалась, голова зудела, ноги саднило. Пенелопа, заметив мои кривляния, вручила какие-то склянки и щётки:
– Иди в душ. Вон туда, где стойка для пытки водой.
– Логично. Спасибо.
– Останешься здесь. Спать будешь в кладовке. Вечером подашь мне крови и там посмотрим, к чему тебя приспособить.
Мылась я в полубреду от усталости, не разбирая флакончиков, какие для чего. Приятным сюрпризом стал подогрев песка: пыль сыпалась тёплая, почти горячая, и не царапалась, как у Баушки Мац. Впервые за очень-очень долгое время удалось промыть волосы так, что на ощупь они казались почти чистыми. Шрамы не царапало, только шлифовало. Скоро от карамели не осталось и следа. Мягкие щётки смахнули песок, и я нырнула в новую униформу.
Почти счастье. Хрупкое, микроскопическое, как те песчинки, но я позволила ему побыть со мной.
* * *
– Кр-р-рови, Ула! Мне надо крови, иначе я забегаю по потолку!
Пенелопа с наслаждением чесала спину и затылок о пыточное кресло с шипами, пока я металась в поисках подходящего инструмента.
– Ну! Чего ты копаешься?
– Ищу иглу и пробирку. Знаете, не хочется колоться вилкой еретика.
– Ты тронутая?
Она встала рывком, промаршировала к стене и открыла… холодильник. Жестяная банка с клапаном чпокнула под её ногтем.
– Давно взвешивалась, чахотка? И ко мне обращайся на «ты», – она булькнула в банку розовую соломинку и потянула кровь. – Чего умеешь-то?
– То, сё, всего помаленьку.
– Хм. Личную технику эзеров я тебе доверить не имею права. Оружие – под замком, я работаю с ним строго в одиночестве. Пожалуй… – она открыла шкаф, весь усеянный шипами изнутри, и сняла с гвоздей какие-то сетки. – Это термоконтроллеры для униформы рабов. Их нужно починить: завтра мы отправляемся на запад и неизвестно ещё, где станем лагерем. Может, на голой земле.
Из своего угла я тайком следила за Пенелопой. Она напяливала на себя какие-то доспехи и портупеи, кликала датчиками, иногда прихлёбывала крови из розовой соломинки.
– Чего? – нахмурилась она, заметив любопытный взгляд. – Не отвлекайся там, термоконтроллеры нужны к вечеру.
– Я всё.
– Не ври.
– Тут просто контакты потрескались, я запаяла и нанесла изогель на остальные, чтобы укрепить.
Пенелопа в доспехах пролязгала ко мне. Она включила сетки, и полотно равномерно нагрелось.
