– У неё где-то ещё штуки три, – добавила я.
– Вот что бывает, если часто закатывать глаза.
Он дышал тяжелее. И начал мешать языки. Почему-то вдруг, как только Бритц проявил знаки близкого отчаяния, мне стало ещё страшнее.
– Ладно, воду землярка добывает внизу, – рассуждал он, садясь напротив меня. – Ну, а за кислородом она поднимется?
– У неё запас воздуха в альвеолах на коже.
– Глаза внутри, а лёгкие снаружи… А если кислород вдруг закончится? Может, тогда она всё бросит и помчится наверх?
– Кайнорт, я же не ветеринар. Я не знаю! И вообще, землярка это… не животное даже, это гриб. Полуразумная полугрибница-полукорнеплод.
– Грибница? – в замешательстве повторил эзер, будто всерьёз рассчитывал договориться со зверюгой, но прихватил не тот словарь. – Ладно, давай так: я оставляю тебя в живых, а ты показываешь, где у землярки альвеолы.
– В живых меня и Волкаша.
– Идёт.
Надо признать, жизнеспособная идея пришла ему в разбитую голову. Только веры Бритцу не было ни на арахм. Меньше, чем кислорода вокруг.
– К альвеолам нет доступа, – отрезала я.
– Слушай, так я не смогу исполнить свою часть уговора, потому что ты здесь задохнёшься.
– А ты её и так не исполнишь!
– Мр-р! Ула!..
Кайнорт по-лисьи подался ко мне и цапнул лодыжку. Но мы больше не мило беседовали в долине. Здесь даже некрепкое пожатие шнурованного голенища могло закончиться оторванной ногой. Я рывком подтянула колени к груди и выпустила клыки:
– Не прикасайся!
– Хорошо.
– Никогда больше!
– Не буду, – он сел на прежде место, хотя мои хелицеры в бою не стоили его керамбитов. – Слушай… Берграй слабо чувствителен к магии Волкаша. Если твой скорпион ещё жив, остаются считанные часы, прежде чем Альда Хокс замучает его и казнит. И только минори имеют право миловать в период войны.
– Я видела, как ты голыми руками одолел Берграя. Уж Волкаш-то…
– Вряд ли Волкаш низок настолько, чтобы притворяться мёртвым.
Он пользовался тем, что я ни черта уже не соображала. Но партизанский атаман слыл самым благородным на всём Кармине. Погибнуть славно и с достоинством было очень в его духе. Бритц позволил мне думать: долго, несколько минут.
– Ищи в том конце, за последним ребром, – сдалась я. – Только не мучай землярку…
– Я же не собираюсь ей петь.
Эзер поднялся и провёл пальцами вдоль рёбер на стенах. Он нашел мягкое, как нёбо, углубление там, где я сказала. Прицелился. Не успел нож царапнуть нёбо, как из кожаной стены выскочили зубы. Плоские, но покрытые грубыми мозолями. Пасть глотнула Бритца по самый локоть. Я хмыкнула. Пытаясь вырваться, Кайнорт опять полоснул землярку, но она только перехватила добычу повыше, и раздался новый хруст. Бритц выронил керамбит. Он задержал дыхание и стоял так минуту, не двигаясь, с переломанной рукой в пасти землярки. Она больше не чавкала.
– Ты же не ешь мяса? – пробормотал Бритц, обращаясь к ней.
– Не ест, но и не даёт себя в обиду, – ответила я.
– Я не с тобой говорю.
Спустя ещё минуту без движения землярка отпустила руку обидчика и спрятала зубы. Бритц отшатнулся и попытался присесть. Но горб под ним заморгал, и эзер соскользнул с очередного глаза на пол.
– Хотя… – он прикрыл глаза, бледнея сильнее обычного. – Ты имеешь моральное право злиться, Ула.
– А ты нет.
– А я и не злюсь.
Я хмыкнула и встала, с трудом поддерживая голову. Вдали от зубастого углубления, за первым ребром, стена напоминала стёганое ромбами одеяло. Это и была задняя поверхность дыхательного аппарата землярки. Прямо к ней примыкали альвеолы, полные азотно-кислородной смеси. Партизаны запрещали мне приближаться к этому месту, поэтому я разузнала о нём как можно больше.
– Вот тут, – я указала на узел, где сходились ромбы.
Бритц повернулся и сел, опираясь на левую руку:
– Честно?
– Честно.
– Честно-честно?
– Честно-честно.
– Честно-честно-честно?
– Честно-честно-честно.
Мы дёргано рассмеялись, растратив последний воздух. Кайнорт подполз, куда я сказала.
– У неё тут нет рецепторов?
– Есть. Здесь зубов нет. Ты делаешь землярке больно, но ей нечем ответить.
– Пф-ф…
Вспоротые лезвием швы засвистели. Воздух из альвеол наполнял комнату. Мы дышали! Землярка вздрогнула и затормозила, но момент истины растянулся на минуты, и Кайнорт дымился от напряжения, как труба крематория. И вот – пол покосился в другую сторону. Я заскользила по стене мимо Бритца, но он поймал меня здоровой рукой:
– Держи-ка свою голову подальше от моей.
Мы сели бок о бок – я с обнаженными клыками, Бритц с обнажёнными нервами, – и ждали, когда наш лифт придёт наверх. Я поморщилась:
– Твой запах…
– Кофе и тутовый бергамот.
– У меня прямо сердце колет.
– Знаешь, как перестать его чуять?
В ответ на мой недоверчивый взгляд он сел ближе, почти касаясь плечом. Почти.
– Принюхаться.
У меня волосы по всему телу встали дыбом. Злодей распускал злодейские молекулы. Через минуту пришлось тайком вдыхать поглубже, чтобы уловить горький цитрус и ни в коем случае не перестать страдать. Никаких иллюзий, девочка, вы мило поболтали, но он выберется, и тебе конец.
– Может, вместе с запахом и ты целиком растворишься, если посидеть вот так подольше?
Но мы уже поднялись на поверхность. Землярка широко зевнула, эзер выбросил меня из пасти и выскочил следом. Я упала лицом в холодную рыхлую грязь.
– Эту казнить, – бросил кому-то Бритц. – Волкаша взяли?
– Под арестом. Кай, ты в списках погибших!
– Да ну? Обоих приведите к утёсу. Готовьте Воларнифекс.
Меня подняли из грязи и поставили на колени. Ёрль – это ему отдали приказ – скрутил мне руки сзади. Вот так. Цена слову рой-маршала – дохлая брыска.
* * *
Шок притупил головную боль. Ёрль отвёл меня в пустой барак, дал чистое бельё и новый комбез. Как-то ласково разгладил стопку с униформой и сказал:
– Полчаса.
Это столько осталось жить. Откуда-то взялись силы переодеться. Каждое движение сопровождала мысль: это в последний раз. Последние пуговицы, последняя заклёпка, последняя молния… бззз!.. не чудесно ли она звучит? Больше не услышу. Самые обычные ощущения, которым никто не придаёт значения, перед концом всего, моим концом, – вдруг стали настоящим чудом. Я готова была бесконечно только и делать, что снимать и надевать комбез, лишь бы продолжать жить. А на двадцать девятой минуте села на пол и горько заплакала.
