— Я знаю, — смотрю на него в упор. — Тебе на всех плевать кроме мощей святой Терезы, — усмехаясь, бросаю вызов. Ведь в объятиях Вадима мне ничего не страшно.
— Не смей говорить о ней! — орет Кирилл. — И наследство — мое! Да я и сына могу отсудить! Поэтому заткнись и слушай…
— Нет, — отрезаю я решительно. — Меня с души воротит только от мысли, что Роберт от тебя. И я огражу сына от общения с тобой, мразь. Вали на кладбище и там рыдай о своей Терезе. А к нам с Робертом больше не суйся!
— Ты такая смелая, Олька, — нехорошо ухмыляется Кирилл. — Вскарабкалась на голову моему папе, и ничего тебе не страшно…
— А была бы я одна, ты бы снова отделал меня бейсбольной битой? — усмехаюсь я. — Да, я под защитой твоей семьи. Той самой, от которой ты отказался из-за бабушки Терезы.
Кирилл только открывает рот, собираясь проорать какую-то очередную оду любимой, когда у меня над ухом раздается рык Вадима.
— Бейсбольной битой? Почему я только сейчас узнаю об этом?
— Да не бил я ее, — начинает оправдываться Кирилл. — Кулаком стукнул пару раз тем вечером после знакомства в ресторане. Нервы сдали, папа!
— Пару раз? Я после в больнице месяц лежала, — вскрикиваю я. — Битой ты просто не успел ударить. Я удрала. Зато дверь разнес знатно.
— Я понял, — рычит Вадим. — Ты уволен, Гена. Пошел вон!
— Встать, говоришь? — тяжело вздыхает Вадим. — Мой хороший мальчик умер. Давно. Его с потрохами сожрало какое-то чудовище. И знаешь, что самое страшное, Гена? — с болью в голосе спрашивает Косогоров, умышленно делая ударение на имени собеседника, не желая называть его именем сына. — Самое ужасное в этой истории — для меня, как для отца — признать вопиющий факт. Я не заметил, когда мой ребенок превратился в ходячего мертвеца. И произошло это задолго до аварии.
— Папа…
— Молчи… Гена, — обрывает он жалкий лепет Кирилла. — Два года ты работал бок о бок со мной и даже намеком не дал понять, кто ты есть на самом деле. А сейчас… наверное, просчитал все риски и решил открыться семье. Противно. Убирайся вон.
— А анализ ДНК? — бубнит бывший телохранитель Косогорова. — Ты не захочешь признать меня? Сердце не дрогнет…
— Сердце? — качнув головой, горько усмехается Вадим. — У меня оно каменное. А вот остальные твои родственники могут не выдержать и свалиться с инфарктом. Ты о матери подумал? А о деде с бабкой? Так Тереза застила мозги? Она, конечно, была красивой женщиной, но даже ради нее не стоило вытирать ноги об свою семью. Наш мальчик умер, погиб в аварии. Не будем ворошить его прах, Гена, — отрывисто заявляет Вадим и, обняв меня за плечи, уводит в спальню.
— Все хорошо, любушка, — шепчет Косогоров, прижимая к своей груди мою голову. И облегченно вздыхает, когда в коридорчике слышатся шаги, а затем громко хлопает дверь люкса.
— Театр абсурда! — бурчит он недовольно и, выудив из кармана халата айфон, звонит Емельянову.
— Встреть лично Селищева, Владимир Васильевич, — приказывает он. — Забери все ключи и пропуски. Сразу отведи в отдел кадров. Пусть напишет заявление по собственному желанию. Ни на какие объекты его не пускать без моего личного распоряжения. Понял? Бухгалтерия пусть сразу готовит расчет. Дадим ему премию за выслугу лет, и пусть чешет на все четыре стороны. Я главбуху сейчас сам позвоню.
Наблюдая, как Вадим дает указания бухгалтерии выплатить премию в размере годового оклада, я подхожу к окну и бесцельно смотрю на клумбы, засаженные разноцветными растениями, перевожу взгляд на прохожих, спешащих в клинику. Словно сквозь слой ваты слышу голос Вадима, отменяющего на сегодня все операции. А в голове бьется только одна мысль.
«Роберт! Как спасти моего ребенка от Кирилла? Он же не остановится ни перед чем! И пусть сейчас с наскока у него ничего не получится. Вадим не допустит, но в любом случае нужно раз и навсегда обезопасить сына».
— Иди ко мне, Олюшка, — шепчет, подходя сзади, Вадим. — Измучился, как собака. Что за день сегодня такой ужасный! Прям самый худший в жизни.
— Все проходит, и это пройдет, — поворачиваюсь я к Косогорову. Обхватываю руками торс и чувствую, как руки Вадима бережно оглаживают мою голову.
— Мой маленький философ, — бурчит он, и я слышу в его голосе смешливые нотки. — Но царь Соломон сам поплатился, доверяя не тем людям, — фыркает он, целуя меня в темечко. — Этот гад создал столько проблем из-за своей Терезы. Я теперь не знаю, как быть, Оля…
— Почему? — поднимаю глаза на любимого и встречаюсь с напряженным взглядом.
— Не представляю, как объяснить родителям, брату, а самое главное, Галке. Понятия не имею, как поступить с Робертом… Если Кирилл его отец, то имеет полное право.
— Нет! — кричу я, в исступлении отталкивая Вадима. — Я не допущу! Не желаю даже слышать! Кирилл умер! Ты сам сказал!
— Оля, — тихо говорит Косогоров, удерживая меня у своей груди и словно желая силой мысли привести в чувство неразумную девицу. — Мы все много чего наговорили сегодня. Естественно, тесты мы сделаем. Я тоже. И если родство подтвердится, то семья примет Кирилла обратно, что бы он ни натворил. Да, больно. Но я ни за что не откажусь от своего сына.
— Но ты же говорил… — охаю я, отстраняясь. — Ты же выгнал его…
— Да, — кивает Вадим, собираясь обнять меня снова. Но увидев, как я лихорадочно выставляю между нами руки, отступает. — Меня взбесила эта история с битой. Вот и вспылил. Кирилл далеко не уйдет. Он нуждается в нас, а мы в нем. Придется как-то смириться, Олюшка, и сосуществовать мирно. Крики и вопли нам тут не помогут. Не сразу, но придется сесть за стол переговоров. Выяснить все о Роберте и двигаться дальше. В любом случае Кирилл или отец, или брат твоему малышу. Понимаешь?
— Пытаюсь, — шепчу я и добавляю, еле справившись с перехватившим дыханием. — Свадьбы не будет, Вадим.
— Да, — кивает он. — Пока придется отложить. На руинах счастья не построишь.
«Вот как только разберемся, так и заживем! Эх, заживем! — усмехаюсь я, глотая слезы. — Ты — пешка в чужой игре, Оля! — говорю самой себе. — Самая ничтожная фигура, неожиданно для всех ставшая ферзем. Такое бывает. На шахматной доске. И игроки сразу верят в такое преображение. Вот он, новый ферзь. В жизни немного иначе. Если тебя использовали раньше в своих интересах, то сделают это снова. Как ты была нищебродкой, так и останешься. Запомни это! И сын твой нужен для достижения каких-то собственных целей семьи Косогоровых. А для Кирилла он еще и путь к наследству Терезы…»
— Может, пообедаем и поваляемся, — предлагает мне Вадим, как ни в чем не бывало. Будто бы не он сейчас пожертвовал моими интересами в угоду Кириллу.
«Он примет его обратно! — вопит чуйка. — Даже не сомневайся в этом. Пройдет первый порыв негодования. Надавят родственники. И от нашей великой любви не останется и следа. А была ли любовь?» — спрашиваю у самой себя и, повернувшись к Вадиму, мотаю головой.
