Я пытаюсь отвлечься от тяжких думок и, подойдя к креслу, хочу снять чехол и сесть. Но ткань слишком пыльная.
«Сколько же лет тут никто не жил? — пробую прикинуть я и не нахожу ответа. — Скорее всего, с момента отъезда прежних хозяев тут никто не появлялся. Ни отец, ни Тереза. Купили и сами не поняли, какая жемчужина им досталась!»
— Эй, парень, — останавливает Юэнн Роберта, когда тот пытается вытащить кочергу из каминного набора. Подходит ко мне и, осторожно притянув к себе, быстро шепчет мне на ухо. — Выходи за меня, Олга. Особой любви не обещаю, но на долгосрочное сотрудничество и уважение можешь рассчитывать…
— Ты до сих пор любишь ее? — спрашиваю, внезапно вспоминая, что, кажется, кто-то мне говорил о невесте Юэнна.
— Да, — кивает он, не таясь. — И каждый месяц езжу на кладбище. Но это никак не отразится на нашей жизни, Олга. Просто, когда я помру в девяносто, похорони меня рядом с ней. Идет?
— Не знаю, Юэнн. Не торопи меня. Мне еще хочется надеяться на хэппи энд.
Невысокий толстый мужчина смотрит на меня внимательно и отрезает негромко.
— Предложение прозвучало. В любом момент мы можем вернуться к этому разговору. А пока… время не ждет. Нужно осмотреть весь дом и завтра приступить к уборке и минимальному ремонту.
— Согласна, — весело киваю я и вслед за расторопным Юэнном иду по комнатам. Их немного. Две спальни с широкими кроватями. Гостиная, небольшой кабинет и пустая мансарда, где одиноко, прислонившись к какому-то ящику, стоят картины.
— Странное искусство, — говорит Юэнн, бегло осматривая самую первую. — Белый снег и березки. А что на другой?
— Белый снег и озеро с лебедем, — удивленно восклицаю я и тут же замечаю размашистую подпись художника.
Пытаюсь лихорадочно сообразить, что бы это могло означать и, самое главное, как поступить дальше.
«Н. Разуваев» — значится на каждой картине.
Беру себя в руки, стараясь скрыть волнение. Хочется остаться в этом доме с ночевкой и, сбегав в магазин за растворителем, аккуратно очистить холст от дурацкого снега. Папа, конечно, рисовал, но не настолько хорошо, чтобы переть его картины из России в Шотландию. А вот вывезти сюда похищенное из музея Тереза могла.
Уже поздно вечером, закрывшись с Робертом в нашей маленькой квартирке, я пишу матери.
— Папа всегда рисовал?
— Нет, милая. После того, как его выставку отменили, он разломал все кисти и подрамники. Выкинул краски. Уж не знаю, что могло его заставить взяться за живопись снова.
— Почему отменили?
— Картины-то были неплохие. Самобытные. Наш музей сначала заинтересовался, а потом кто-то написал разгромную статью. Дескать, уродство и мазня. Ну и все отменили. А папа уже всех своих друзей пригласил. Жуткая ситуация была. Очень неудобно получилось. Отец аж почернел со стыда.
— А где сейчас его работы?
— Да выкинул он все, Оленька! Только натюрморт с тюльпанами и помидорами остался. Он же мне его перед свадьбой дарил. Хотел тоже на помойку отнести, но я отстояла.
— Молодец.
— Робочке хоть память останется…
«Мама-мама, удивительный ты человек, — думаю я, собирая нашу с Робом домашнюю утварь, — зная, как поступил с тобой отец, ты все равно любишь и защищаешь его. Даже замуж не пошла, а могла бы… Может, и у меня такая судьба? Кто знает…»
— Завтра мы переедем, — говорю Юэнну, спускаясь в кухню. — Можешь сразу сдать нашу комнату.
— Спасибо, — кивает он. — У меня уже есть кандидаты на твою квартирку. Ходят, интересуются…
— Почему я, Юэнн? — спрашиваю, наливая себе стакан воды.
— Да у меня все живут, — разводит руками он.
— Нет, — улыбаюсь я. — Почему ты мне сделал предложение? Любая другая пошла бы за тебя с радостью. Только помани.
— Ты похожа на нее, на мою Сондру… Смотрю на тебя и вижу ее.
— Понятно, — киваю я и, улегшись в постель, думаю насмешливо.
«Интересно, когда-нибудь я понравлюсь кому-нибудь? Кирилл женился на мне по приказу Терезы, Вадим сделал предложение из-за Роберта, а Юэнну я напоминаю покойницу!»
«Господи, — прошу я, закрыв глаза. — Ниспошли мне любящего меня и любимого мной мужчину. Приведи ко мне искреннего и честного человека! Прошу!»
Я просыпаюсь среди ночи от странной мысли. Если воровство из музея получило такую огласку, то о нем наверняка писали в интернете. Осторожно, чтобы не разбудить Роберта, беру айфон и вбиваю в поисковике «кража в музее города…». Материала предостаточно. Многие новостные сайты отделываются глупыми репортажами, а вот один из местных порталов дает полную информацию. В музее действовала банда. Мелкие побрякушки утаскивали без труда, а вот с большими картинами вышла незадача. Просто так их из музея вынести не удалось, или не хотелось самим пачкаться. И дело поручили глупому Кириллу. Этот придурок под видом грузчика прошел через служебный ход и выволок из музея четыре картины. Естественно, четыре раза мой первый муж ходил к фургончику и обратно. Никто его не остановил и документов не потребовал.
— Да я понятия не имел! — уверял потом на допросах директор музея.
— Я несу ответственность за сохранность экспонатов в хранилищах, — заявила его зам.
— Да никому и в голову не пришло, что можно вот так просто снять картины со стены в экспозиции, — убивался в одном из интервью какой-то чиновник из министерства культуры.
— Бедный-бедный Кирилл, — шепчу я, уткнувшись носом в подушку. — Прости, милый, но ты не оставил мне выбора. Я не дам тебе воскреснуть. Даже не надейся. И пусть Вадим заново перекроит твое смазливое личико, но ты навсегда останешься Генкой Селищевым. Еще не знаю, как, но я приложу все силы. Ради Роберта и ради себя!
Глава 27
Вадим
Ольге я не звоню принципиально. Нет, не игнорирую, а тем более не воспитываю. Просто боюсь окончательно слететь с катушек. И сам себе честно признаюсь, что очкую.
Очкую, блин! Я!
Не звоню, опасаясь услышать гневную отповедь или догадаться, что попал в черный список.
Стараюсь сосредоточиться на работе, послав нахрен всех своих родственников. Конечно, нет никакого смысла ворошить историю двадцатипятилетней давности. Скажи мне кто-нибудь тогда, что Галка сходила на сторону, я бы сдох от отчаяния. А сейчас просто гадко. Будто кошки насрали в душу. Я не стал слушать объяснения отца и причитания матери.
«Да если б я знала, сыночек!»
Просто с головой ушел в работу, под завязку забив график операциями. Поэтому сил хватает только добраться до дома, провалиться в сон от дикой усталости, а наутро опять встать к операционному столу, полностью сосредоточившись на работе.
Я даю себе поблажку только в одном. Веду в башке «дембельский» календарь. Мысленно отсчитываю дни, оставшиеся до отъезда в этот сраный Эдинбург. Жду, пока англосаксы дадут мне визу. Билеты давно куплены и греют душу. Осталось дождаться заветной наклейки в загранпаспорте…
