Оставив машину на шоссе, они прошли немного вперед и спустились по склону на поле, намереваясь осмотреть ограду и, по возможности, обозримую часть территории Скалы Громов. Высокая сетчатая металлическая изгородь под током и с колючей проволокой тянулась здесь по открытой местности, оставив лес далеко позади и устремляясь сперва на север, вдоль шоссе, а затем, словно бы устав от бесполезной гонки, резко на восток, вниз, к впадине между холмами. Утопая в глубоком снегу, они прошли ярдов двести вдоль ограды и остановились, увидев вдалеке огромные массивные стальные ворота, закрывающие вход в толщу горы.
На снегу по другую сторону ограды Доминик не заметил никаких следов — ни человеческих, ни собачьих.
— Если нет следов, — перехватывая его многозначительный взгляд, сказал Эрни, — значит, вполне достаточно электронной охраны. Здесь тоже не пробраться, у них все предусмотрено.
Доминик взглянул в сторону шоссе, желая убедиться, что с их «Чероки» все в порядке, и вздрогнул: со склона на него пристально смотрел человек в черной одежде. Эрни тоже заметил его и, сунув «винчестер» под мышку, левой рукой поднес к глазам бинокль.
— Судя по одежде, это армейский парень, — наконец произнес он. — Он просто наблюдает за нами.
— Мне казалось, что они стараются делать это незаметно, — удивился Доминик.
— На открытой местности трудно остаться незамеченным. Похоже, однако, что они к этому и не стремятся. К тому же этот парень явно хочет нам продемонстрировать: у него имеется при себе кое-что и ему наплевать на наши ружья.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Доминик. — Что у него с собой?
— Бельгийский пистолет-автомат. Чертовски замечательная штука! Стреляет со скоростью шестьсот выстрелов в минуту!
* * *
Если бы отец Вайцежик следил за программой теленовостей, он бы услышал о Кэлвине Шаркле еще накануне вечером, потому что этот человек был в центре внимания вот уже сутки. Однако священник перестал смотреть эти выпуски уже много лет назад, решив, что они слишком упрощают и обесцвечивают события, лишая их эмоциональных оттенков и представляя жизнь лишь в черном или белом цвете, что свидетельствует об их интеллектуальной порочности, и к тому же они нарочито упиваются смакованием насилия, секса, упадничества и отчаяния, что не может не вызывать отвращения с точки зрения морали.
Он также мог бы прочитать о трагедии в доме Шаркла в утреннем номере «Трибюн» или «Санди таймс», но так торопился, что не успел даже просмотреть газеты. Теперь ему приходилось составлять общую картину происшествия из обрывочных сведений, почерпнутых в толпе перед устроенной полицейскими баррикадой.
Выходило, что вот уже на протяжении нескольких месяцев Кэлвин Шаркл вел себя довольно странно. Обычно веселый и приятный в общении, этот холостяк, пользовавшийся уважением всего квартала, превратился вдруг в мрачную, задумчивую и даже зловещую личность. Он заявил соседям, что у него «плохие предчувствия» и что он уверен: «приближается нечто значительное и ужасное». Он также увлекся книгами по выживанию и начал рассуждать об Армагеддоне
[17]
. По ночам его преследовали жуткие кошмары.
1 декабря он продал свою машину, после чего заявил родственникам и соседям, что надвигается конец света, в связи с чем он хотел бы продать свой дом и купить хижину где-нибудь в горах, укрепив ее в соответствии с инструкциями пособий по выживанию. «Но времени уже нет, — сказал он своей сестре Нэн Джилкрайст. — Поэтому я приготовлюсь к осаде в этом доме». Что именно должно случиться и чем вызваны его опасения, он не знал, хотя и был уверен: это не ядерная война, не вторжение русских и не экономическая катастрофа. «Я не знаю, что это будет, — говорил он, — но это будет нечто доселе не виданное и ужасное».
Миссис Джилкрайст заставила его показаться врачу, но тот не обнаружил у него ничего, кроме небольшого переутомления. Однако после Рождества Кэлвин вдруг перестал досаждать всем своими навязчивыми идеями и замкнулся в себе, одновременно став очень подозрительным к окружающим. Он отключил телефон, обронив в связи с этим загадочную фразу: «Кто знает, как они нападут на нас, когда придут? Может быть, они могут это сделать по телефону...» Объяснить, кто эти таинственные «они», он либо не мог, либо не хотел.
Но, несмотря на все эти неожиданные причуды, никто из знакомых Кэлвина не считал его опасным. Ведь он всегда был миролюбивым и добрым человеком, и от него не ожидали никаких диких и жестоких поступков.
И вот вчера утром, в половине девятого, Кэлвин зашел к Уилкерсонам, живущим через дорогу, и наговорил им уйму странностей. Вот что рассказал об этом репортеру Эдвард Уилкерсон. «Слушайте, — заявил Кэлвин, — в таком деле я не могу быть эгоистом. Я совершенно готов, а вы беззащитны. И, когда они за нами придут, было бы лучше, если бы все вы спрятались в моем доме». На просьбу Эдварда уточнить, кого он имеет в виду под словом «они», Кэлвин ответил: «Понимаете, я не знаю, как они выглядят и как они себя называют, но точно знаю, что они собираются причинить нам зло, может быть, превратить всех нас в зомби». Кэлвин Шаркл заверил Уилкерсона, что у него припасено достаточно оружия и патронов и что он превратил свой дом в крепость.
Встревоженный разговорами об оружии, Уилкерсон отшутился, в мягкой форме отказавшись от предложения Кэлвина, а едва тот ушел, расстроенный, тотчас же позвонил его сестре. Нэн Джилкрайст приехала в половине одиннадцатого вместе с мужем и заверила перепуганного Уилкерсона, что сама все уладит с братом и убедит его лечь на обследование. Но, когда она с мужем пошла к Кэлвину, Эдвард Уилкерсон подумал, что им может понадобиться помощь, и вместе с соседом Фрэнком Кэлки пошел убедиться, что в доме Кэлвина все в порядке.
Он ожидал, что на звонок дверь откроет сестра Кэлвина, но ее распахнул перед ним сам хозяин. Он был возбужден, можно сказать, взвинчен до предела и вооружен 20-зарядным полуавтоматическим ружьем. Он заявил, что Эдвард и Фрэнк уже не люди, а зомби. "Вас подменили! — кричал он на них. — Боже, как же я сразу не догадался! Ведь я должен был догадаться! Когда же это случилось, когда вы перестали быть людьми? Боже, да вы хотите нас всех здесь разом захватить!" И с яростным воплем он принялся палить по соседям из ружья. Первым же выстрелом Кэлки снесло голову, а Уилкерсон бросился бежать, но был ранен в ногу, упал, перевернулся и прикинулся мертвым, чем и сохранил себе жизнь.
Теперь Кэлки лежал в морге, а Уилкерсон в больнице, и даже давал интервью репортерам.
А святой отец Стефан Вайцежик стоял в охваченной волнением толпе в начале переулка О'Беннон-лейн и пытался понять, что говорит ему молодой человек по имени Роджер Хастеруик, который представился ему как «временно неработающий специалист по приготовлению коктейлей», что означало, как подозревал отец Стефан, просто «безработный буфетчик». Глаза Роджера блестели тревожным блеском, что могло в равной мере быть признаком опьянения, употребления наркотика, недосыпания, психопатии или всего этого одновременно, но рассказывал он о случившемся довольно подробно и точно, хотя и многословно:
