— Фея Правды не разрешила ему пойти к суркам на праздник.
— Верно.
— Врать нехорошо, — тихо произнесла Марси. — Лгунов никто не любит, особенно сурки и суслики.
Совершено обезоруженная, Жоржа с трудом сдержала улыбку и как можно строже повторила:
— Вот именно, врунов никто не любит.
Они остановились на красный свет светофора, но Марси упорно избегала смотреть на мать, глядя прямо перед собой.
— Особенно плохо врать маме и папе.
— А также и тем, кто заботился о тебе. А выдумывать истории, чтобы напугать Кару, — это все равно что соврать.
— Я не хотела ее напугать, — сказала Марси.
— Ну, тогда хотела, чтобы она тебя пожалела. Ведь ты никогда не лежала в больнице.
— Нет, лежала.
— Интересно узнать, когда же?
— Не помню.
— Значит, не помнишь?
— Почти не помню.
— Почти — не ответ. Где же эта больница?
— Точно не знаю... Иногда я все вспоминаю четче, иногда — хуже. Бывает, что вообще помню совсем смутно. А когда вдруг все вспоминаю очень ясно, мне становится... страшно.
— А сейчас ты тоже все помнишь довольно смутно, верно?
— Да. Но утром мне вдруг все вспомнилось очень ясно и стало страшно...
Зажегся зеленый, и Жоржа молча тронула с места машину, размышляя, как ей лучше построить дальше разговор. Ничего путного в голову не приходило. Да и вообще глупо воображать, что понимаешь своего ребенка. Марси всегда поражала ее своими поступками, заявлениями, гениальными идеями, мыслями вслух и вопросами — казалось, они исходили не от нее самой, а были почерпнуты из тайных книг, известных только детям, вроде руководства о том, как вывести маму и папу из терпения.
И, словно бы заглянув в одну из таких книг, Марси спросила:
— Почему у Санта-Клауса все дети ненормальные?
— Что?
— Ну, понимаешь, у Санты и миссис Клаус ведь было много детей, но все они были эльфами.
— Эльфы вовсе и не дети Санта-Клауса. Они у него работают.
— Ой, правда? И сколько же он им платит?
— Он ничего им не платит, моя дорогая.
— На что же они тогда покупают себе еду?
— А им и не нужно ничего покупать. Санта-Клаус им даст все, что им нужно. — Жорже стало ясно, что это Рождество — последнее, когда ее дочь еще верит в Санта-Клауса. Все ее одноклассники уже давно в этом засомневались. Да и сама Марси уже не в первый раз задает такие каверзные наводящие вопросы, от которых Жорже становится немного грустно: когда исчезает красота вымысла и волшебство, это ведь всегда печально. — Эльфы — члены его семьи, и они работают на него, потому что любят свою работу.
— Ты хочешь сказать, что они его приемные дети? Значит, у Санты нет своих детей? Жаль, — вздохнула Марси.
— Зато у него много эльфов, которых он любит, — сказала Жоржа. «Боже, — подумала она, — как же я люблю эту крошку. Спасибо Тебе, Господи! Спасибо Тебе, что Ты подарил ее мне, пусть даже мне пришлось связаться ради этого с Аланом Райкоффом. Нет худа без добра».
Она свернула на проезд к своему многоквартирному дому со странным названием, которое в переводе с испанского означает «Яйца», и припарковала машину в четвертой секции гаража. Прожив пять лет в этом доме, она так и не могла взять в толк, кому пришло в голову дать ему столь одиозное название: «Яйца».
Едва машина остановилась, Марси выскочила из нее, подхватив картинки и тарелку с печеньем, и бросилась бегом по дорожке для пешеходов к дверям. Она явно не была настроена продолжать начатый в дороге разговор.
Жоржа тоже решила, что не нужно портить ребенку праздник. Марси — хорошая девочка, лучше многих других, и выдумка насчет врачей — скорее исключение, чем правило в ее поведении. Жоржа ведь сказала ей, что обманывать — нехорошо, и девочка все поняла, хотя и поупрямилась немного, но ведь потом она переменила тему разговора, значит, признала, что не права. Все порой заблуждаются, и не следует ее в этом упрекать, тем более в канун Рождества.
Жоржа не сомневалась, что больше никогда не услышит от дочери подобных глупых выдумок.
5
Лагуна-Бич, Калифорния
В течение дня Доминик Корвейсис перечитал анонимную записку, отпечатанную на машинке, не менее сотни раз:
«Лунатику настоятельно рекомендуется покопаться в своем прошлом, ибо именно там он отыщет ключ к своим проблемам».
Подозрительным было не только отсутствие на листе бумаги подписи, а на конверте обратного адреса, но и слабый, смазанный оттиск штемпеля, по которому невозможно было даже определить, откуда — из Лагуна-Бич или из другого города — было отправлено загадочное послание.
Расплатившись за завтрак и покинув ресторан, он сел в машину и, не обращая внимания на свежий экземпляр своей книги, еще несколько раз перечитал записку. Это занятие привело его в такое нервное возбуждение, что он выудил из кармана пиджака пару пилюль валиума и сунул в рот, намереваясь проглотить, не запивая, но в последний момент заколебался: для анализа новой ситуации ему потребуется свежая голова. И, впервые за последнее время, он решил отказаться от таблеток как панацеи от своих тревог — пилюли вернулись в коробочку, а последняя, в свою очередь, в карман пиджака.
Он поехал в направлении магазинов на Саут-Кост, в Коста-Меса, намереваясь купить какие-то рождественские сувениры. И всякий раз, когда продавцы заворачивали для него очередную покупку, он извлекал из кармана письмо и вновь и вновь пробегал его.
У него было промелькнула догадка, что записка — дело рук Паркера, решившего подразнить его и таким оригинальным способом вывести из полусонного состояния. На Паркера это было очень похоже, ведь он мнил себя большим психоаналитиком и обожал розыгрыши. Но в конце концов Доминик отверг эту гипотезу: козни в духе Макиавелли не вписывались в характер художника, он был, по правде говоря, слишком прямолинейным.
Да, Паркер, конечно же, не мог написать эту записку, но у него вполне могли бы возникнуть на этот счет любопытные предположения. И совместно они могли бы решить, каковы возможные последствия появления этого странного послания и что лучше предпринять дальше.
Позже, уже почти подъезжая к дому Паркера, Доминик вдруг пришел к потрясающему умозаключению, от которого так разволновался, что даже притормозил у обочины. Он снова достал из кармана пиджака письмо, перечитал его и в задумчивости уперся пальцем в текст. У него похолодело под ложечкой. Он посмотрел на себя в зеркало, и выражение собственных глаз ему совершенно не понравилось.
А не сам ли он написал это письмо?
Он вполне мог составить его на компьютере во время очередного приступа сомнамбулизма. Но дико было предположить, что он оделся, дошел до почтового ящика, опустил в него конверт, вернулся домой, снова переоделся в пижаму и при этом не проснулся. Нет, это невозможно. А если подумать? Да, уж если он начал вытворять такие фокусы, значит, мозги у него не совсем в порядке.
