— Ты хочешь сказать, что она подверглась промыванию мозгов? Это просто смешно! Она ведь не шпион.
— В этом я не сомневаюсь.
— И она не русская. Тогда зачем ей промывать мозги? рядовые граждане не подвергаются таким процедурам.
Алекс обернулся и пристально взглянул на Пабло.
— Однако не исключено, что она стала случайной свидетельницей того, что ей не следовало видеть. Чего-то чрезвычайно важного, секретного. И, как результат, ее подвергли промыванию мозгов, чтобы она, не дай бог, никому не рассказала об увиденном.
Пабло изумленно уставился на него.
— Но что же такое она могла увидеть, чтобы возникла необходимость прибегнуть к таким жестким мерам предосторожности?!
В ответ Алекс лишь пожал плечами.
— И кто мог совершить подобную операцию?
— Русские, ЦРУ, израильский МОССАД, английская разведка — любая организация, компетентная в таких вещах.
— Мне кажется, она не покидала США, поэтому ЦРУ исключается.
— Совсем не обязательно. В этой стране тоже действуют иностранные спецслужбы, преследуя свои интересы. А помимо всего прочего, разведывательные организации не единственные, которым известна техника контроля памяти. Вполне сведущи в этом вопросе религиозные фанатики, политические группировки различного толка, да и мало ли кто еще. Знания распространяются стремительно, а пагубные знания — тем более. Если люди такого сорта хотят, чтобы она о чем-то прочно забыла, тебе не следует помогать ей это вспомнить. Это может плохо кончиться как для нее, так и для тебя, Пабло.
— Но мне трудно поверить, что...
— Постарайся, — подчеркнуто произнес Алекс.
— Но все эти ее внезапные бегства, эти страхи перед черными перчатками и шлемами... ведь это, похоже, признаки того, что блокада памяти разрушается. Но люди, подобные упомянутым тобой, не допускают промахов в работе, не так ли? Уж если бы они установили ей блокаду, она уже не разрушилась бы никогда.
Алекс вернулся к своему креслу, сел в него и, подавшись корпусом вперед, уставился на Пабло, словно бы еще раз подчеркивая всю тяжесть ситуации.
— Вот это-то меня больше всего и беспокоит, мой дорогой друг. Как правило, подобный прочный барьер сам по себе не ослабевает. И я не сомневаюсь, что люди, установившие его в сознании этой молодой леди, досконально знают свое дело. Они не могли промахнуться. Поэтому ее проблемы, ухудшение ее душевного состояния могут означать только одно.
— Что же?
— Очевидно, секреты, заблокированные в ее памяти, настолько взрывоопасны, настолько пугающи, настолько болезненны для воспоминаний, что сдержать их не в состоянии даже самый прочный барьер. Память этой женщины хранит шокирующую информацию огромной важности, и эта информация стремится вырваться из тюрьмы, в которую ее заперли на уровне подсознания, в область осознанного мышления. Похоже, что предметы, которых она так боится — перчатки, отверстие в раковине, шлем, — составные части подавленных воспоминаний. Стоит ей лишь обратить внимание на один из них, как она приближается к прорыву блокады, балансируя на пороге воспоминания. И тогда включается программа, и она впадает в беспамятство.
От волнения у Пабло участилось сердцебиение.
— В таком случае мне представляется вполне возможным использовать гипнотическое воздействие для возвращения памяти моей пациентки в прошлое вплоть до «Блокады Азраила» с последующим поэтапным расширением имеющихся в ней трещин. Конечно, нужно быть крайне осторожным, чтобы не ввергнуть ее в кому, однако...
— Ты не слушаешь меня! — вновь вскочил на ноги Алекс. Наклонившись над Пабло, он воскликнул, потрясая в воздухе вытянутым указательным пальцем: — Это невероятно опасно! Ты влип в историю, справиться с которой тебе не по силам. Если ты поможешь ей вспомнить то, что ее заставили забыть, ты наживешь себе могущественных врагов.
— Но она такая славная девочка, вся ее жизнь рушится из-за этого.
— Ты не сможешь ей помочь. Ты слишком стар, и ты действуешь в одиночку.
— Послушай, может быть, ты не до конца понимаешь ситуацию. Я не назвал тебе ее имя и профессию, но теперь я скажу...
— Я не желаю знать, как ее зовут! — воскликнул Алекс, побагровев.
— Она врач, — продолжал тем не менее Пабло. — Последние четырнадцать лет она посвятила учебе, и вот теперь все ее планы рушатся. Для нее это подлинная трагедия.
— Она непременно поймет, что знать правду хуже, чем ее не знать, — подумай же наконец об этом, черт побери! Если подавленная память так рвется наружу, значит, то, что она увидела, вообще могло свести ее с ума.
— Возможно, — согласился Пабло. — Но разве не она сама должна решать, знать ей правду или нет?
Алекс был непреклонен:
— Если даже сама память не убьет ее, то это сделают те, кто блокировал ее сознание. Странно, что они ее сразу не убили. Разведке — нашей ли, другой ли страны — наплевать на обычных граждан, их жизнь для спецслужб не стоит и ломаного гроша. Ей очень повезло, что ей только промыли мозги, а не всадили в них пулю: она дешевле и надежнее. Второй раз миндальничать они не станут. Если только им станет известно, что «Блокада Азраила» дала трещину, если они обнаружат, что она раскрыла секрет, который они столь тщательно скрывали от нее, они просто вышибут ей мозги.
— Это еще неизвестно, — возразил Пабло. — А кроме того, Алекс, ты не знаешь ее характера. Это человек решительный и смелый. На ее взгляд, жить так, как она живет теперь, это все равно что вообще лишиться мозгов.
Даже не пытаясь скрыть огорчение, Алекс сказал:
— Ты ей поможешь, и они вышибут мозги тебе. Этого тебе мало?
— В восемьдесят один год, — пожал плечами Пабло, — не так уж и часто случается что-то интересное. Трудно отказаться от редкой возможности пощекотать себе нервы. Это, возможно, мой последний шанс — и я должен его использовать.
— Ты делаешь ошибку.
— Возможно, старина. Возможно. Но... в таком случае отчего у меня такое прекрасное настроение?
* * *
Чикаго, Иллинойс
Доктор Беннет Зоннефорд, оперировавший Уинтона Толка после перестрелки в кафетерии, пригласил отца Вайцежика в просторный кабинет, все стены которого были уставлены чучелами рыб: более трех десятков стеклянных глаз — марлина, огромного тунца, окуня, форели — вперили в вошедших безжизненный взор. На полках за стеклом стояли и лежали призы: серебряные и золотые кубки, чаши, медали. Доктор сел за сосновый рабочий стол в тени, отбрасываемой огромным марлином с открытым ртом, а отец Стефан устроился в удобном кресле напротив.
Хотя в больнице отцу Вайцежику дали только номер служебного телефона доктора Зоннефорда, с помощью знакомых в телефонной компании и полиции ему удалось узнать домашний адрес врача, и священник появился на пороге его квартиры в половине восьмого, рассыпаясь в извинениях за свое неожиданное вторжение в рождественский вечер.
