Не знаю, как я вообще не отключился после полета с нескольких метров. То ли удачно перевернулся в воздухе, то ли выручила магия, чуть замедлившая падение. А может, я и правда на мгновение потерял сознание, ударившись о палубу — но тут же пришел в себя, когда на мое лицо упали холодные капли
Крупные, тяжелые — я и не успел заметить, как дождь усилился. Когда мы шагали к “Бисмарку” по набережной, с неба понемногу моросило уже не первый час — но по-настоящему стихия разгулялась только сейчас. Будто небесная канцелярия решила хоть немного притушить полыхающий в городе пожар.
Хоть и не слишком успешно. Тягучие нити дождя ложились на палубу, барабанили по броне крейсера, но все равно не могли заглушить шум боя, доносившийся с площади перед Зимним. Народники наверняка уже окончательно смяли жандармов — но теперь у стен дворца появился новый противник. Я не мог подняться — не мог даже толком повернуть тяжелую звенящую голову — но монотонное стрекотание пулеметов не спутал бы ни с чем. Панцеры шли на приступ, и их встречали вернувшие силу Одаренные.
Бой не стихал — и на площади, и на набережной, и на самом крейсере. Выстрелы гремели со всех сторон одновременно. Уцелевшие канцеляристы из отряда Багратиона, офицеры из училища и юнкера давили солдат в мундирах оружием и магией, но и среди тех нашлось достаточно Одаренных. От мощи заклятий все стальное тело “Бисмарка” то ли дело вздрагивало, будто кто-то лупил по корпусу огромным молотом, и охватившее палубу пламя уже не могла потушить даже вода с неба.
И из этого стихийного безумия ко мне шагал генерал. Шел, не скрываясь ни от пуль, ни от магии — и те будто сами боялись его, огибая стороной. Схватка измотала меня до предела, но и для него, похоже, тоже не прошла бесследно. Его превосходительство потерял всю сверхъестественную прыть — но упрямо удерживал прожорливое плетение Кладенца. Огненное лезвие дымилось от капель дождя и волочилось по палубе, выжигая на досках глубокий след — словно вдруг стало слишком тяжелым.
Я уперся ладонями в палубу, сплюнул скопившуюся во рту кровь и кое-как поднялся генералу навстречу — а что мне еще оставалось? Никто не спешил мне на помощь, взятая взаймы у деда и родового Источника сила исчезла… но какая, в сущности, разница?
Чтобы не подохнуть на коленях, хватит и собственной.
Избитое тело взвыло болью, каждое движение отдавалось в боку и спине противным хрустом, но встать на ноги я все-таки смог. Нечего было и думать сплести Кладенец — остатков резерва не хватило бы даже на перочинный ножичек. Так что я просто пятился, пока не собрал достаточно, чтобы швырнуть Булаву. И Серп. И еще один.
Генерал принял два удара на Щит, а третий отбил Кладенцом. Огненное лезвие остановило несущееся над палубой заклятье — и вдруг, описав в воздухе полукруг, рванулось ко мне. Так быстро, что я едва успел отпрянуть. Клинок с хищным шипением прошел прямо перед лицом, влево — и понесся обратно.
Раз, два, три — крест-накрест. Глаза генерала то ли отражали сияние магии, то ли сами горели в полумраке безумным пламенем. Половину его лица заливала кровь — наверное, зацепило осколком стекла. Растрепанный и мокрый, он уже ничем не напоминал того осанистого офицера из дворца Юсуповых.
Нет, теперь я видел перед собой чудовище, бездумную машину из плоти, единственной целью которой было уничтожить меня. Не просто убить, а раздавить, изрубить и втоптать ошметками в палубу “Бисмарка”. Я пятился, изредка огрызаясь бесполезными заклятиями.
Пока снова не ударила магия. И вполовину не так крепко, как в прошлый раз — но теперь хватило с избытком. Меня отшвырнуло чуть ли не на десяток шагов, протащило по мокрой палубе и впечатало в лафет носового орудия так, что из легких с хрипом вышел весь воздух. Я скорчился, попытался отползти — но сил не хватило даже перевернуться на бок.
— А ну-ка постой, любезный.
Голос со стороны борта прозвучал негромко — куда тише, чем пальба на набережной или редкие выстрелы на орудийной палубе. Но настолько зловеще, что уже замахнувшийся огненным клинком генерал на мгновение замер — и потом медленно развернулся. Я тоже кое-как выкрутил шею, вглядываясь в озаренную огнем темноту…
И застыл.
Дед в мокром от дождя плаще стоял от нас всего в нескольких шагах, словно только что перелез через борт, выступавший из воды на четыре человеческих роста. Он заметно горбился и так налегал на трость, будто и вовсе не мог без нее держаться на ногах: где бы, какими бы немыслимыми дорогами ни проходил его путь на “Бисмарк” — он явно дался старику нелегко.
Генерал возвышался над ним чуть ли не вдвое. Огромный, широкоплечий, насквозь промокший, с безумными глазами на залитом кровью лице и пылающим Кладенцом, растущим прямо из руки.
Но я при всем желании не смог бы сказать, кто из них двоих показался мне страшнее.
— Отойди от внука, кому сказано, — негромко проговорил дед. — Или рассержусь.
Прозвучало это настолько убедительно, что на мгновение даже показалось — генерал послушается. Погасит свой страшный меч, отступит и позволит себя арестовать. Предстанет перед судом государыни и будет умолять хотя бы заменить расстрел на пожизненную каторгу.
Но ничего подобного в его планы не входило. Генерал посмотрел на меня, шевельнул залитыми кровью усами, вдруг став похожим на злобно ощетиневшегося хорька — и молча бросился на деда. Тот не отступил и на шаг — даже не дернулся. Только легонько стукнул кончиком трости о палубу — и несущаяся на него могучая туша с огненным мечом вдруг замерла.
Но не сразу, а будто влетев с разбегу в густой студень. Генерал еще двигался, еще пытался крикнуть что-то, широко распахивая рот — но неведомая сила не дала больше сделать и шага. Замедлила до предела, заморозила — и дальше принялась вытягивать уже не тепло, а саму жизнь.
Сначала погас Кладенец — не растворился с шипением, а просто исчез без единого звука. Побледнело лицо, потускнели золоченые пуговицы мундира — а потом и все остальное стало стремительно выцветать. Генерал будто превращался в собственную черно-белую фотографию. Лишался красок — а за ними и того, что связывала его плоть воедино.
Наверное, не будь дождя, это смотрелось бы даже красиво: ветер подхватил бы черно-серый пепел, протащил по палубе, развеял над Невой, сбросив часть останков генерала в воду — а часть унес бы вдаль, к уже розовеющему над крышами горизонту. Но сейчас громадная фигура выплевывала крохотные фонтанчики там, где ее били тяжелые капли. Оседала, расползаясь на глазах, теряла форму и обтекала.
Пока командир Измайловского лейб-гвардии полка не свалился к ногам деда грязной кучей.
— Ну, вот и все, Сашка. — Дед ковырнул мокрый пепел тростью. — Победа наша.
— Уже, что ли? — простонал я, кое-как усаживаясь спиной к лафету. — А как же народники, Зимний?.. Панцеры?
— А с ними, родной, и без нас разберутся. Благо, есть кому — а не то завтра опять начнут болтать, что старый Горчаков с молодым решили весь Петербург под себя подмять. — Дед улыбнулся и поднял воротник плаща. — Верно я говорю?
