Я просыпаюсь от грохота, такого невообразимого, что закладывает уши.
Я стою. На мне космокостюм. Вокруг стена пыли и яркие вспышки, то тут, то там.
Странно. Я знаю, что сейчас будет происходить, хотя вроде бы и не должен. Это непонятное ощущение, будто ты – это ты и не ты одновременно. Будто ты знаешь и не знаешь, что произойдет.
И все-таки я чувствую, что будет в каждый следующий момент, как будто это уже происходило со мной. Или происходило? Но со мной ли?
Костюм на мне, в руках – штурмовая винтовка. Вокруг идет бой. Рядом со мной – тени, очертания товарищей, размытые завихрениями песчаной бури. Мы идем вперед клином, на острие которого – Фаэтон Савоне. Сейчас я сосредоточен на перекрестье прицела, высматривая противника, но краем глаза я все равно наблюдаю за крупной, уверенной фигурой командира. Этот человек всегда вызывает во мне уверенность, надежду – его отвага, рассудительность, доброта возвращают веру в будущее.
Я нажимаю на спусковой крючок, вылетает оранжевый сгусток энергии – впереди падает темный силуэт. Это уже не первый мой трофей в этом бою, и не последний.
Не знаю, откуда во мне сейчас это странное чувство: глубочайшее удовлетворение и осознание, что я под защитой.
Я осознаю, что на самом деле сейчас я – всего лишь наблюдатель, я не могу контролировать свое тело, оно будто живет своей жизнью. И мне остается только смотреть за происходящим, устроившись поудобнее в собственной голове.
Когда это понимание проносится в моих мыслях, я будто отодвигаюсь от собственных глаз внутрь себя, и обнаруживаю себя в просторной комнате, наполненной светом, льющимся из двух огромных окон в стене напротив глубокого мягкого кресла, в котором я сижу, забравшись с ногами. За окнами, будто это огромные экраны, я вижу все ту же картину – песок, бой, выстрелы. Я всего лишь зритель. Я ничего не чувствую по поводу происходящего за окнами – я знаю, что меня защищают, что мое участие не нужно.
Тень по правую руку от меня падает, и я – который снаружи – поворачиваюсь, наклоняюсь, пытаюсь помочь товарищу, но он мертв. В груди его брони проплавлено сквозное отверстие. Это Толстяк Джекли.
Я осознаю самым краем сознания, что раньше я не помнил, как погибли мои друзья, но теперь, увидев искаженное болью лицо друга, вспоминаю, как один за другим гибли товарищи…
Эти воспоминания накрывают меня резкой волной – будто кто-то в моей голове открывает дамбу, долгое время удерживавшую немыслимое количество ледяной воды. Поток осознания-воды сносит меня и начинает кружить, затягивать, и, наконец, накрывает меня с головой.
Я вновь открываю глаза и сначала не могу понять, отчего все вокруг такое огромное: гигантские трехголовые лошади, а на них – гиганты. Наконец до меня доходит. Мне пять лет, я еду на крохотном пони, рядом брат. Впереди на скакунах – родители, они ссорятся. Это тот самый день. День смерти моей матери.
И я теперь уже знаю, что сейчас произойдет. Это осознание вновь приходит как поток воды, но он уже не такой мощный, и он не накрывает меня с головой, освобождения нет – я вынужден безвольно и беспомощно смотреть эти кадры до конца.
Вот мы приближаемся к красивейшей смотровой площадке на краю Синей Пропасти. Там, внизу, клубится туман, но сквозь него видно слабое синее сияние кристаллов.
Я подъезжаю поближе к родителям и слышу обрывок разговора, мать с надрывом в голосе говорит:
– Я не позволю тебе отдать его им! Если ты не смог добиться в свое время своего – то не надо свои неудачи пытаться компенсировать ребенком!
– Это вопрос решенный, в свое время он станет их орудием. Не мне выбирать, и уж тем более не тебе. От него зависит многое, а от них – еще больше. Ты никогда не сможешь этого понять. Есть вещи, которые стоят намного выше наших желаний, – спокойным, но таящим опасность голосом отвечает отец.
– Но это же твой ребенок, твой сын! Это не инструмент, не разменная монета!
– Нет, он – именно инструмент, это его судьба. Такого рода вещи не подвластны нам. Они все равно заберут то, что причитается им, и их не волнует, хотим мы этого или нет. Можешь мне поверить, я достаточно времени с ними знаком.
– Я не отдам его. Я заберу и спрячу его, и ты не сможешь мне помешать, – в голосе матери слышна абсолютная уверенность, которая может быть, только когда мать говорит о своем ребенке.
– Что ж, я знаю тебя и верю, что ты не отступишься. Но твое самодурство может все испортить. Прости, дорогая.
С этими словами отец коротким, быстрым движением бьет скакуна матери по крупу. Тот встает на дыбы, испуганно ржет и делает несколько неосторожных шагов навстречу пропасти.
Я как в замедленной съемке вижу, как огромный конь с матерью в седле начинает падать в пропасть в бесконечную туманную синеву. Последнее, что я вижу – это ее лицо. Спокойное, немного удивленное – и ее глаза смотрят прямо на меня. Мне кажется, что ее губы шевелятся, говоря: «Я тебя люблю».
Я снова открываю глаза. Вокруг высокие диковинные деревья, обвитые светящимися всеми мыслимыми цветами лианами. Над головой – мириады звезды, от их света все видно ярко, будто днем.
Я снова в космокостюме и с винтовкой в руках. Рядом со мной, прячась в тени деревьев, крадется генерал Савоне.
Впереди, за небольшим холмом, я вижу трепещущий свет костров. Я знаю, что это деревня, и знаю, что нам предстоит сделать там. Мы делали такое уже сотни раз.
Я не хочу этого делать, и в то же время что-то внутри меня рвется вперед, рвется, жаждет действовать. Я не могу с ним бороться, ведь я – всего лишь безучастный наблюдатель.
Мы черными тенями спускаемся со склона холма в деревню, освещенную десятками костров. Вокруг все нарядно, празднично. Поселение отрезано от остального мира, и жители не знают, что случилось в сотне километров от них пару часов назад. А если бы и знали – им бы это не помогло.
Мы разделяемся. Из-за угла мне навстречу выходит смуглый мужчина, в одной набедренной повязке. Пуля в лоб. Я не могу остановить палец, нажимающий на спусковой крючок винтовки, я могу только беззвучно кричать от ужаса. Зачем я этого делаю? Почему это происходит именно со мной?
Еще один мужчина, еще один труп. И еще, и еще. Потом сразу три женщины.
Я заглядываю в одну лачугу – пусто, в другую – и там тоже. Захожу в третью.
На меня смотрит пара внимательных, серьезных глаз. В них отражаются красные огоньки моих визоров.
Девочка меня не боится. Она знает, зачем я пришел и что я хочу сделать. И все равно не боится. Она просто стоит и смотрит на меня снизу вверх.
– Ты болен, очень, очень сильно болен. Тебе плохо. Тебя расщепило при рождении, и твоя судьба – сплошь страдание и боль. Но ты сможешь, сможешь излечиться. Нескоро, нет, не скоро. Но сможешь. Если захочешь, – девочка говорит странным, глубоким, совсем не детским голосом. Это даже не один голос, а целый хор низких, странно вибрирующих напевов.
