– Враги? Ты мой враг, Зверь…– снова посмотрела на него, пытаясь утопить в двух позолоченных озерах своих глаз,– ты был бы рад моей смерти? Нет? Был бы раздосадован, что не сможешь больше меня мучать? Точно, надо было умереть… Только ради того, чтобы досадить тебе… Сделать твой триумф не таким сладким…
Зверь усмехнулся. Не знай, кто перед ней, ей бы даже показалось, что эта усмешка печальная…
– Понимаю, для тебя это может звучать странно, но я не враг тебе, Лира… И… Еще… Если тебя это успокоит, я не был в курсе, что Литвиний и Оливия твои брат и сестра… Знал только, что хотят убить, что не родные дети жреца… Остальное… Прости, мне жаль, что все так вышло…
Иллирия снова посмотрела на него. Теперь злобно, агрессивно… Его жалость раздражала еще больше, чем грубость…
– Не смей сейчас прикидываться сочувствующим… Ты насладился каждой секундой моей агонии… Тебе нравится видеть меня поверженной, разбитой, преданной…
Он глубоко вздохнул. Молчал.
– Ты ведь специально позволил ему выхватить твой нож, да? Я ведь знаю, Зверь, ты лучший воин в Идоне, никто не посмеет даже на метр подойти к твоему оружию, если ты того не пожелаешь…– слезы продолжали литься из ее глаз тонкими ручейками, оплакивая Литвиния, оплакивая свои заблуждения, свою жизнь, которая, как оказалось, была замешана лишь на лжи и неведении…
– Я дал ему шанс достойно уйти из жизни, по собственному желанию… Он бы все равно не смог больше посмотреть в твои глаза при дневном свете, даже если бы я помиловал его. Совесть бы не позволила. Все– таки он оказался не таким подонком, как я думал сначала… Что лучше– быстрая смерть от кинжала– или его нелепые попытки убить себя ударами головы о стены камеры… Как только мы бы ушли, он сразу бы начал пытаться себя прикончить всеми доступными способами… Литвиний сам выбрал свой путь. Выбрал правильно… Я при всем желании не мог оставить его в живых… И ты тоже, Лира… Посмотри на эту ситуацию не как сентиментальная женщина, а как королева…
– Я больше не королева… И по твоим словам, никогда ею быть не была достойна… Диспатер, ненавижу тебя!– закричала в сердцах,– ненавижу весь этот мир! Хочу быть на месте Литвиния! Дай мне тоже этот проклятый нож! Положи конец этому театру абсурда! Ты ведь уже поимел меня, получил то, что хотел!
Ее руки стали, подобно тоненьким веревкам, бить его по широкой груди, но вряд ли это доставляло ему хоть какой– то дискомфорт… Слишком неравными были исходные физические позиции…
– Я родился в сточной канаве, Иллирия. Никогда не знал отца, моя мать торговала собой, чтобы прокормить нас. В десять лет я в первый раз убил человека… А потом убивал снова и снова, не ради удовольствия, чтобы выжить… Я сражался на арене и убивал, чтобы выжить… Я был наемником и убивал, чтобы выжить… Я стал правителем и убивал, чтобы выжить… И знаешь, что я тебе скажу… В этом мире самым нелепым, самым глупым и бессмысленным актом является только одно– смерть… Смерть– это пустота… Все эти легенды о жизни в объятиях Диспатера– байки для слабаков, боящихся встретить свой конец… Мы просто разлагаемся, превращаясь в прах, в нечто… Вот правда… Я понял ее еще тогда, на арене гладиаторов. Ты знаешь, почему гладиатору невозможно сымитировать свою смерть? Потому что даже если он притворится на арене мертвым, это станет понятным после прохода по так называемым «вратам смерти»– в особую маленькую комнатенку возле арены с огромным костром посередине. С гладиатора снимают всю одежду и проверяют, жив ли он, прощупывая его тело специальным раскаленным прутом, а если он все– таки претворяется мертвым, попросту перерезают ему горло… Все бойцы арены знают это… Более того, их выход на песок проходит мимо этой комнаты… Как немое напоминание о неизбежном и неотвратимом… Специально, чтобы видеть последствия своей трусости… У всех, кто бьется на арене, нет иллюзий о смерти, Лира… Этот запах паленой плоти, человеческих экскрементов и страха– вот что такое смерть… Перед ее лицом все мы становимся недостойными трусами… Так что держись за жизнь обеими руками… Все, что до смерти– надежда… Пока ты дышишь, ты кто– то. Как только твое дыхание останавливается, ты становишься ничем… Живи, Иллирия, будь кем– то… Пусть рабыней, но будь… А теперь давай поедим… Устал от твоих семейных драм и философских разговоров… И тебе нужно подкрепиться… Мне нужна сильная, выносливая женщина…
Иллирия приподнялась. Саднящее ощущение между ног не покидало. А еще она вдруг поняла, что надела платье с утра на грязное тело… Тело, использованное им… Оно все еще хранило его запах, хранило следы его звериной страсти… Теперь же она ощущала на нем и эту жуткую, липкую грязь подвала – грязь джи, обмана и предательства…
– Я бы хотела помыться, Эмиль…– сама не поняла, как назвала его по имени. Дернулась. И он дернулся… Подумала, сейчас он ехидно поправит ее… Заставит говорить – «Господин» или «Зверь», но он на удивление промолчал…
– Пойдем… Помоемся… купель как раз только подогрели…
Иллирия сглотнула, отводя глаза… Не этого, конечно, она ожидала…
– Я бы хотела сделать это в одиночестве…
Он лишь хмыкнул, направляясь в сторону двери. Женщина вздохнула и вынужденно проследовала за ним… Не было никакого смысла спорить. Он не слушал ее…
В той самой купели, где еще день назад ей пришлось выслушивать недалекие заигрывания Кения, было парко и тепло. Вода манила. Казалось, погрузись в ее мягкую, обволакивающую суть, она смоет все печали, все трудности, но Его присутствие напрягало и настораживало, заставляло скручиваться внутри, сдерживаться…
Он быстро избавился от всей одежды, а Иллирия медлила, отводя глаза… Все еще надеялась, что можно будет придумать хоть какой– то вариант остаться наедине с самой собой… Она почувствовала сзади его дыхание, потом – руки на плечах.
Он медленно начал расстегать завязки на платье сзади. Умело оголил ее плечи, живот, проведя по нему горячими пальцами. Платье упало к ногам, оставив ее совершенно голой… Нательных повязок на ней не было– такие предметы туалета обычно приносили ей прислужницы каждое утро, но сегодня Иллирия одевалась одна. Теперь она сама была рабыней… Никто прислуживать ей не собирался.
– Мне нравится тебя раздевать,– хрипло проговорил он, коснувшись губами ее плеча. Его дыхание было частым и тяжелым. Возбужденным.
Лира дернулась. Она не хотела таких его прикосновений. Не хотела доброго, пленительного Зверя. Заставляющего расслабляться. Заставляющего желать… Пусть лучше будет грубым животным, так ненавидеть его было в разы легче.
Почувствовала, как ее ступни отрываются от прохладного мраморного пола. Он подхватил ее на руки и быстро занес в манящее тепло воды. Лира тут же вывернулась из его рук, отплыла к противоположному бортику на безопасное расстояние, и только сейчас блаженно выдохнула, почувствовав, наконец, как тело невольно расслабляется, отдаваясь неге воды…
Не теряя времени, быстро начала обмываться, стараясь побыстрее смыть с себя грязь и ужас прошедшей ночи и дня… Но… ее относительный покой не продлился и пары минут…
