— Я не должен был так быстро выходить из игры, но ведь времени почти нет, не так ли? Нам нужно как можно скорее разбудить тебя, белая драконица, иначе момент будет упущен, — с сожалением в голосе заговорил он, осторожно убирая волосы с моего лица. — А жаль, у меня такие идеи были на твой счёт. Ты так очаровательно-неопытна. Так доверчива. С тобой интересно было бы играть.
— Прекрати это, — прохрипела едва слышно — горло драло так, будто в него смолы натолкали и рот моментально наполнился чем-то вязким. Я сплюнула гадость на землю — чёрная липкая клякса стянулась вниз, оставшись на губах. Ниркес заботливо утёр мой рот, а кто-то позади него предупредил мужчину:
— Поторапливаемся, кровь перестаёт действовать.
Ниркес недовольно вздохнул, отпуская меня. Он протянул руку и в неё вложили медную чашу с причудливым орнаментом, над которой поднимался пар вместе со сладким знакомым ароматом. По его кивку, к нам подошли двое мужчин, встали по сторонам и по жесту Ниркеса схватили меня за волосы, помогая ему влить эту бурду мне в рот. В тот же миг над поляной зазвучали ритмичные удары барабанов и послышался шёпот-пение.
— Слушай, слушай внимательно, Селеста! — зашептал в ухо Ниркес, вплотную прижимаясь ко мне и сдавливая мою грудь. — Ощути их внутри себя. Чувствуешь, как они отзываются между ног? Чувствуешь эту дрожь, Селеста Каргат? Горечь сменяется мускусной сладостью, расслабься и позволь ей увлечь тебя, — шептал он, легонько кусаясь мочку и спуская руку к низу живота. — Давай, расслабься, маленькая драконица. Не сопротивляйся ритму, он отправит тебя в страну чудес.
Следом за барабанами морвиусы запели странный речитативный мотив, опускающийся до гортанного пения. Запрокинув головы, они раскачивались из стороны в сторону. Плотный ряд деревьев скрывал белое небо, здесь было темно как в сумерках, но вместо осеннего холода, казалось, что я нахожусь в раскалённой сауне. Пар поднимается снизу-вверх, дурманя рассудок. Барабанный бой проникал под кожу в сосуды, добираясь до моей крови, глуша ариус, и я поддавалась ему.
Он шептал странные желания, пробуждая воспоминания о чём-то первозданном, естественном как сама жизнь. Я видела себя драконом, летящем над бескрайней прерией, гонящей стадо овец. Видела себя чудовищем, бросающимся вниз на испуганных крестьян, забившихся в свои норы. Я чувствовала, как впиваюсь клыками в жирный бок огромного быка, истошно мычащего от боли. Чувствовала кровь, её сладость и мягкость. В голове становилось всё больше и больше барабанных ударов, а перед глазами вставала кровь. Она заполоняла пространство, мешаясь с огнём, создавая удивительный красно-рыжий букет из фейерверков. Кровь шкворчала, закипая, и с шипением падала на раскалённую землю.
Сквозь видения огня, вижу очертания гигантского чёрного существа, стоящего напротив. Он изрыгает новые столпы пламени, поджигая до искрящейся зелены воздух. Пламя отступает, и я вижу его.
— Никлос… — шепчу вполголоса, тянусь к нему, наталкиваясь на кого-то перед собой. Невидимый незнакомец накрывает мои губы своими и отвечает:
— Иди к нему, Селеста, — говорит он.
Но как только лицо Никлоса становится отчётливо-ясным, а жажда близости невыносимо-яркой, во мне просыпается мощная сила неправильности происходящего. Отрицание и гнев. Нет! Это не моё желание. Это не мой выбор. Это не я.
Пелена падает с глаз, а барабаны теряют надо мною власть. И просыпается ариус.
Глава 21. Презумпция власти
Никлос
Почему она так очаровательно-мила, когда спит и так раздражительно-прекрасна, когда бодрствует? Девушка словно вобрала в себя всё, что желанно и ненавистно одновременно. Она гнётся от резких слов, сжимается от причинённой боли, а потом будто гибкий стебель цветка поднимается к солнцу, упрямо оставаясь на месте. Беззащитная, но стойкая. Идя дорогой страданий и печали, не ломается. И с каждым разом в ней всё больше и больше стали, чем мягкости шёлка.
Это восхищало Никлоса и бесило. Будь она слабее, не было бы нужды бороться. Она сама пришла бы к нему, но её уверенность в любви к Артану, её твёрдость в собственных желаниях и суждениях, монолитной стеной стояли между ними. И как бы он не пытался разрушить эту стену, девушка не сдавалась.
И это делало её во стократ желаннее.
— Ты хоть понимаешь, что они могли убить тебя?! Как ты могла ослушаться меня? Уйти, никому ничего не сказав? Неужели думаешь, я из прихоти велел сидеть в спальне и носа на улицу не казать? Именно от случившегося я пытался тебя оберечь, Сэл! Ради всего святого, как ты могла так подвести меня?!
Никлос разорялся, расхаживая вокруг поникшей Селесты, сутулившейся на маленьком диване, сжавшейся и вздрагивавшей от каждого обвинительного эпитета, которым он её награждал. Король не жалел чувств подопечной, со смаком объясняя до чего могли дойти морвиусы в своих экспериментах. Он высказывал всё, что доносили сотрудники тайной полиции: о жертвенниках в окружавших столицу лесах, о найденных окровавленных животных без кожи, о пропавших детях… Напомнил о случившемся в Нимфеуме. Он говорил, сцепив руки за спиной, сжимая их до треска костей, лишь бы не выдать истинного страха, что почувствовал несколько часов назад, когда она испугалась и король осознал, что девушки нет во дворце.
Отпустив руки, взглянул на трясущуюся ладонь и сжал её, пытаясь унять внутреннюю дрожь. Мужчина остановился позади Селесты, глядя на тоненькую шейку и две волны спутанных волос, разошедшихся в стороны, обнаживших поступившие под кожей шейные позвонки. Такая хрупкая, что одной рукой можно сломать. Но она сумела их всех обезвредить.
Когда король испытал на себе страх ариуса, то, прервав совещание, опрометью бросился из окна, и в полёте обернувшись драконом, на пределе возможностей пронзил пространство, чтобы оказаться рядом с ней. А когда прибыл — всё уже было кончено.
Посреди стёртых в белый порошок камней с отсутствующим видом стояла она. Рот измазан кровью, на руках обрывки верёвок, а вокруг — оглушённые тела морвиусов. Даже после всего, через что прошла, Селеста никого не убила. Но и сама в порядке не была.
Никлосу пришлось подойти совсем близко, по пути связывая нориусом морвиусов, взять её за руки, обнять, целуя в лоб, размазывая с подбородка и губ терпкую и соблазнительно пахнущую кровь. Она пришла в себе спустя минуту, огляделась удивлённо, подставила лицо падающему дождю, вздрогнула всем телом и робко улыбнулась.
— Я не далась им. Видишь? Они ничего мне не сделали, — в голосе не было страха, а была какая-то странная безмятежность.
Много позже она пропала, нагнали последствия выброса адреналина. Когда они остались вдвоём в его покоях, под градом резких королевских слов, пришла сильнейшая нервная дрожь. Никлос достал из бара стакан, наполнил водкой, и почти силой влил её в рот девушки. Она закашлялась, пытаясь продышаться, а взгляд стал осмысленнее. Взяв подопечную за руку, король, успокаивающе, проговорил:
— Я очень испугался за тебя, девочка моя. Ты так часто попадаешь в передряги, что прихожу в ужас от одной мысли, что могу потерять тебя. Я не переживу этого, Сэл, — король целует её пальчики, а в её глазах отражается столько вины, что хватило бы и на целый океан. Она сама тянется к нему, утыкаясь носом в мужскую шею, смыкая руки на его спине, а он осторожно прижимает девушку за талию, наслаждаясь горьким ароматом полевых цветов. От её запаха щемило в груди, и он закрыл глаза, упиваясь близостью Селесты.
