— Давайте закончим с условиями, — сказал Джошуа. — Я хочу еще поужинать, если, конечно, будет аппетит.
Он сел на высокий стул, рядом со стеклянным шкафом, в котором поблескивали инструменты.
— Вам обязательно выставлять тело на обозрение?
— Обозрение?
— Да. Что если не выставлять тело в открытом гробу?
— Я не думал об этом.
— Видите ли, я не знаю... как оно будет смотреться, — сказал Таннертон. — В Лос-Анджелесе тело неправильно обработали. Кожа на лице опала. Мне это не нравится. Очень не нравится. Я попробую подтянуть кожу... слишком много времени прошло. Вероятно, он несколько часов после смерти пробыл на солнце, пока его подобрали. Потом еще почти сутки пролежал в холодильнике. Теперь грим будет плохо держаться. Я думаю...
Не выдержав, Джошуа прервал его:
— Пусть будет закрытый гроб.
— Закрытый?
— Закрытый.
— В каком костюме будем хоронить?
— Разве это важно?
— Мне было бы легче надеть одежду из нашего бюро.
— Хорошо.
— Белую или темно-синюю?
— У вас есть что-нибудь «в горошек»?
— Или желтую полоску?
Таннертон не удержался и улыбнулся, но тут же принял строгий вид, приличествующий его занятию. Жизнерадостная натура Эврила противоречила тому образу мрачного и угрюмого, который существовал в представлении людей.
— Пусть будет белая, — сказал Джошуа.
— Теперь гроб. Какой именно...
— Я полагаюсь на вас.
— В каких пределах?
— Я думаю, можно самый дорогой. Состояние позволяет.
— Говорят, у него два-три миллиона.
— Возможно, в два раза больше.
— Его образ жизни не соответствовал такому состоянию.
Таннертон подумал и спросил:
— Отпевание?
— Он не посещал церковь.
— Тогда я исполню обязанности священника.
— Как угодно.
— Проведем короткую службу у могилы. Я прочитаю что-нибудь из Библии.
Они условились о времени: воскресенье, в два часа. Его похоронят на кладбище рядом с приемной матерью Кэтрин.
Когда Джошуа встал, чтобы идти, Таннертон добавил:
— Я уверен, что вы останетесь довольны работой. Я сделаю все, что в моих силах.
— Сегодня я убедился в одном. Завтра я изменю свое завещание. Когда умру, пусть мое тело сожгут.
Таннертон кивнул.
— Мы это можем устроить.
— Не торопите меня. Не торопите.
Таннертон покраснел.
— Я не имел в виду...
— Знаю, знаю. Забыл.
Таннертон кашлянул от смущения.
— Я... провожу вас до выхода.
— Спасибо. Я сам.
На улице царила кромешная тьма. Над дверью был зажжен единственный фонарь, но его свет не мог рассеять темноты. В двух шагах от дома ничего не было видно.
Подул сильный ветер. Зашумело и завыло в верхушках деревьев. Джошуа обогнул дом и пошел по дорожке, слабо освещенной электрическими лампами в молочных плафонах. Открывая дверцу, Джошуа вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он оглянулся, дом был погружен во мрак.
Что-то мелькнуло в темноте. У гаража. Джошуа скорее ощутил, чем заметил это. Он прищурился, но ничего не смог рассмотреть. Все было неподвижно.
«Это ветер, — подумал он. — Ветер гуляет среди кустов и ломает сухие ветки».
Но вот опять. Что-то ползло вдоль кустов от гаража. Невозможно было понять, что это. Какое-то пурпурное пятно на фоне ночи, беззвучно перемещавшееся на глазах.
«Наверное, собака, — подумал Джошуа. — Бродячая. А может, ребенок балуется».
— Кто там?
Молчание.
Он сделал несколько шагов от машины.
Пятно переместилось дальше, уходя от Джошуа, и замерло в ожидании.
«Это не собака, — решил Джошуа. — Собака была бы поменьше. Мальчишка. Какой-то хулиган».
— Кто там?
Тишина.
— Иди сюда.
В ответ — завывание ветра.
Джошуа хотел было настигнуть неизвестного, но вдруг чего-то испугался, неизвестность внушала страх. Джошуа невольно вздрогнул: сердце бешено заколотилось, во рту пересохло, пальцы судорожно сжались. Джошуа напряг слух и втянул голову в плечи, словно боясь неожиданного удара.
— Кто там? — повторил он.
Тень метнулась в сторону и бросилась через кусты прочь. Джошуа услышал треск веток и шум удалявшихся ног: топ-топ-топ. Потом все стихло.
Постоянно оглядываясь, он вернулся к машине, сел за руль и замкнул дверцу. Джошуа уже сомневался, действительно ли там был кто-то или всего лишь почудилось ему? После посещения жуткого дома и не такое могло привидеться. Джошуа понемногу успокоился.
Он завел мотор и поехал домой.
* * *
В субботу вечером Энтони Клеменса подъехал на синем «джипе» к дому Хилари Томас.
Она вышла навстречу. На Хилари было изящное дорогое платье изумрудного цвета с длинными рукавами и глубоким вырезом. Хилари уже больше года не назначали свиданий, и она уже подзабыла, как следует одеваться в таких случаях. Хилари два часа перебирала гардероб, не зная, что выбрать. Она приняла приглашение Тони потому, что он понравился ей, и еще потому, что она боролась с одиночеством. Верно сказал Уэлли Топелис: «Ты оправдываешь свою замкнутость уверенностью в собственных силах».
Хилари не искала друзей и любовников, она боялась крепкой привязанности, которая, как она знала, ничего, кроме боли и разочарования, не могла принести. Однако в своем стремлении избежать страданий она полностью отделяла себя от всех людей без исключения. Так Хилари твердо помнила все то, что она пережила с родителями, когда нежность пьяной матери неожиданно сменялась грубой бранью и побоями.
Тони вышел из машины и открыл перед Хилари дверцу. Почтительно склонившись, он сказал:
— Карета подана.
— О, вы, должно быть, ошиблись. Я не королева.
— Для меня вы королева.
— Я простая служанка.
— Вы прекраснее любой королевы.
— Смотрите, будьте осторожны. Если бы вас услышала королева, то не сносить вам головы.
— Я не боюсь.
— Почему?
— Потому что уже потерял голову из-за вас.
Хилари застонала.
— Я сахару пересыпал?
