Под следующим ярко-красным навесом предметы быта. Деревянные кресла-качалки, отполированный стол-секретер, метровые подсвечники круглых форм и даже аккуратная птичья клетка, и что-то напоминающее прядильную машину, возле которой на небольшой этажерке разместили с десяток различных веретено.
Я иду от стола к столу, иногда останавливаясь, чтобы перемолвиться с продавцом или поговорить с другими покупателями. Мне всё интересно, особенно история предметов. Откуда они взялись, как сюда попали. Когда были сделаны и что их ожидает, если никто не купит.
В конце пути, у меня в руках осталась небольшая резная шкатулка, украшенная в русском стиле, как раз для маминых украшений, а для отца приобрела портсигар и старинную французскую книгу по медицине с выполненными вручную иллюстрациями. А себе широкий шарф из кашемира и янтарную камею, внутри которой вплавлен маленький фиолетовый цветок. Аконит. Мне показалось, что в этом есть какой-то смысл.
Она нашла меня, когда уже по кругу обходила рынок, присматриваясь, где бы перекусить. Эта пожилая женщина с резкими восточными чертами лица, худощавая с подкрашенными чёрными бровями и пронзительными тёмными глазами. На голове тёмно-синий платок, а на теле множество одёжек, как будто она капуста. И как ей не жарко ходить так укутавшись в шали и тряпки?
Цыганка схватила за руку как бульдог, вцепилась, пододвигая меня к своему лицу. Смотрит с прищуром, тонкие крашеные красной помадой губы недовольно искривлены, она хмурится, глядя в глаза.
— Я погадаю тебе, — не вопрос, а утверждение, и сразу выворачивает мне руку наружу, нажимая на ладонь так, чтобы она полностью раскрылась.
— Я всё вижу, девочка, — заговорила она, когда не стала сопротивляться или возмущаться. Поэтому и голос смягчился, речь потекла плавной водой:
— И что было, что есть и что будет. Много боли, много слёз в прошлом. Тебя предавали, ты предавала. Было страшно. Они все что-то хотели от тебя, а ты им ничего дать не могла. И становилось только хуже, — она перевела взгляд с одной руки на другую, проведя пальцем вдоль одной из линий. — Вижу смерть. Ты потеряла любимых. Один умер, другой ушёл. Сердце было разбито. Кто был рядом? Кто склеил его?
Я помрачнела, не понимая, о чём она говорит. А когда хотела спросить, та мотнула головой, продолжая:
— Потеряла человечность девочка, вернулась уже женщиной. Много опыта приобрела. Друзей верных нашла. Думаешь, что всё знаешь и понимаешь? Нет, — она вновь качнула головой, и неожиданно больно нажала на руку и со всей силой потянула к себе, вынуждая наклониться. Прислонив рот к моему уху, зашептала: — Придёт другой. Сильный. Злой. И ты пойдёшь за ним, как за своим. Не впуская в сердце любовь, впустишь ненависть. И тогда всё потеряешь. Ничего не приобретёшь.
Резко отстранившись, возмущённо воскликнула:
— Да о чём ты говоришь, старая? Что за бред несёшь?!
Она ухмыльнулась, широко раскрыв рот и продемонстрировав золотые зубы.
— В одиночку не выживешь, маленькая волчица. Без любви — нет будущего ни у кого.
— Как ты?..
Я заговорила, но позади раздался страшный грохот. Обернувшись, увидела, что у стола со стеклянной посудой подломились ножки и всё рухнуло на брусчатку, разлетевшись на куски. Над ними заламывая руки, громко причитает и бранится немолодой француз, а его помощники ошарашенно смотрят по сторонам, не понимая, за что хвататься. Шум поднялся неимоверный. И естественно, когда вновь посмотрела перед собой, её уже не было. Как, впрочем, и камеи, что была надета на шею. Гадалка незаметно стащила её, сочтя за оплату своего странного гадания.
* * *
— Ты сегодня необычайно тиха, — заметила мама за ужином.
В уютном полуподвальном ресторане играет тихая итальянская музыка. Почти все столики заняты, но публика культурная, здесь совсем тихо. Втроём расположились в стороне от основного зала в небольшой нише без окна. Нам уже подали первые блюда и отец успел произнести несколько тостов за мой отпуск и долгожданную встречу.
— Довольно странная встреча была сегодня, — отвечаю, неуклюже спуская с вилки спагетти. Моё неумение правильно накручивать пасту регулярно приводило к мелким конфузам, но не отвращало желания есть их с моим любимым соусом болоньезе. Папа, заметив пятна на белоснежной скатерти, рассмеялся, добавив комментарий о моей стабильности.
— Странная встреча? Кто-то знакомый? — мама сохраняла свою настороженность. Как бы спокойно всё вокруг не было, она слишком хорошо запомнила те годы, когда совершенно ничего не знала о том, где её дети.
— Просто цыганка. Наговорила всяких глупостей и стащила украшение, — отвечаю с деланной простотой, несерьёзностью, но мама поджала губы.
Вытерев руки салфеткой, отец сделал небольшой глоток вина, также слегка нахмурившись.
— В жизни не поверю, что тебя могла обставить какая-то гадалка. Что она такого наговорила? — его голос прозвучал в меру хрипло, в меру спокойно. Но я видела, как незаметно он сжал руку матери и быстро отпустил.
— Я же говорю — всякие глупости. Они прекрасные психологи, легко считывают тех, кто пережил какое-то несчастье, — отмахнулась, заговорив сердитым тоном. — Не будем об этом. Пап, лучше скажи, тебе понравилась книга?
— Да, занятные картинки, — скупо ответил он, на его губах появилась лёгкая улыбка.
Подошедший официант подхватил грязные тарелки, поинтересовавшись, не нужно ли нам что-то ещё. И пообещав, что десерт скоро будет готов.
— Лучше скажи, почему тебе дали отпуск? Да ещё такой длинный, — заговорила мама, как только мы вновь остались одни. — Всякий раз после твоего пребывания у нас, ты надолго уезжаешь и часто не выходишь на связь. Тебя посылают на опасное задание?
— Мам, — я начала немного заводиться, поэтому в голосе прозвучало предостережение. — Мы же договаривались, что не будем обсуждать мою работу.
— Но, Лен, мама права. Ты у нас уже неделю, и планируешь быть ещё две. Это довольно большой срок для тебя. Обычно ты и трёх дней рядом с нами не выдерживаешь. А тут почти месяц собираешься пробыть! И сейчас постоянно рядом стараешься находиться. Много говоришь о прошлом, хоть это и не любишь. Воспоминания, памятные подарки. И… — продолжил говорить отец, когда мама перебила:
— Куда тебя отправляют? Ты не вернёшься? — её голос сорвался и она, откинувшись на спинку стула, тяжело задышала, заставляя себя успокоиться. В руках она с силой сжимала салфетку, в глаза не смотрела.
— Мама, — я положила руку поверх её и продублировала с отцом. — Вы же знаете, что это не просто работа. Это не то место, где есть отпуска, выходные, графики и отчёты. Здесь нет выходного пособия или нормированных рабочих дней. Нет больничных листов. Нет праздников. Нет премий за выслугу лет. Это… — я пытаюсь подобрать слова, но единственное, что приходит на ум: — Искупление. Мой шанс сохранить мир таким, каким мы его знаем. И я не могу остаться с вами, не могу вернуться к «нормальной жизни», зная, сколько всего происходит как в этом мире, так и в другом. Вы же знаете, кто я такая.
