Звук собственного голоса, равнодушно повествующего о событиях прошлой ночи, испугал ее почище, чем личность Крейбенста Чангдомура Вехса. Слова приходили к ней обыденно и легко, словно она слышала чью-то чужую речь, моментально воспроизводя ее своими связками и языком, но голос, который вырывался у нее из гортани, был голосом человека побежденного, сдавшегося на милость обстоятельств.
Она пыталась уверить себя, что еще не все потеряно, что она еще не проиграла, и что надежда еще есть, но это прозвучало как-то не слишком убедительно.
Несмотря на бедность и невыразительность ее интонаций, Вехс слушал ее рассказ как завороженный. Поначалу он сидел расслабившись, откинувшись на спинку стула, однако к тому моменту, когда Кот закончила, он уже наклонился вперед, упираясь в столешницу обеими руками.
Несколько раз убийца прерывал ее, задавая вопросы, а потом некоторое время задумчиво молчал.
Поднять на него взгляд Кот не могла. Сложив руки на столе, она закрыла глаза и снова опустила голову на сдвинутые большие пальцы — точно так же, как она сидела до того мгновения, когда Вехс появился из бельевой.
Прошло несколько минут, и она услышала, как убийца отодвинулся от стола и поднялся. Отойдя в сторону, он зазвенел посудой, как заправский повар, колдующий у себя на кухне.
Кот почувствовал запах разогретого в сковороде масла, потом зашкворчал жареный лук.
За рассказом Кот позабыла о голоде, но аппетит вернулся к ней вместе с ароматом еды.
В конце концов Вехс сказал:
— Удивительно, как это я не почуял тебя еще у Темплтонов.
— А ты можешь? — спросила Кот, не поднимая головы. — Можешь найти человека по запаху, как собака?
— Как правило, да, — отозвался он совершенно серьезно, пропустив оскорбление мимо ушей. — Кроме того, не могла же ты передвигаться совершенно беззвучно. Не настолько беззвучно. Я должен был бы расслышать хотя вы твое дыхание.
По донесшимся до нее звукам Кот поняла, что он взбивает яйца венчиком.
Запахло поджаренным хлебом.
— В тишине дома, где нет никого, кроме мертвых, твои передвижения должны были вызвать сотрясения воздуха, которые я почувствовал бы шеей, волосками на своих руках. Каждое твое движение должно было вызвать бросающиеся в глаза изменение фактуры пространства. Когда я проходил по тем местам, где ты только что была, я обязан был почувствовать, что воздух кем-то потревожен.
Он был совершенно безумен. Снаружи Вехс выглядел очень аккуратно и мило в своей мягкой рубашечке, — весь такой голубоглазый, с зачесанными назад короткими густыми волосами и с родинкой на щеке, — но прыщавый и изъеденный язвами внутри.
— Мои чувства, видишь ли, это весьма тонкий инструмент.
Вехс пустил воду в раковине. Кот не нужно было смотреть; она и так знала, что убийца отмывает венчик. Уж конечно, он не бросит его грязным.
— Мои органы чувств обострились потому, — продолжал он, — что я весь отдался ощущениям. Восприятие, чувственный опыт — вот моя религия, если прибегнуть к высокому штилю.
На сковороде зашкворчало вдвое громче, и к аромату подрумянивающегося лука добавился какой-то новый запах.
— Но ты для меня была все равно что невидима, — продолжал он. — Как дух. Что в тебе такого особенного?
— Если бы я была особенная, — с горечью пробормотала Кот в стол, — разве сидела бы я сейчас в наручниках?
И хотя она, собственно, обращалась не к нему и не думала, что Вехс услышит ее за шипением лука и масла, он откликнулся:
— Пожалуй, ты права.
Только когда убийца поставил перед ней тарелку, Кот подняла голову и разжала руки.
— Я мог бы заставить тебя есть руками, но, пожалуй, я все-таки дам тебе вилку, — сказал Вехс. — Мне кажется, ты понимаешь всю бессмысленность попыток воткнуть ее мне в глаз.
Кот кивнула.
— Вот и умница.
На тарелке перед ней лежал сочный кусок омлета с плавленым чеддером и жареным луком. Сверху он был украшен тремя ломтиками свежего помидора и мелко нарезанной петрушкой. Шедевр обрамляли разрезанные по диагонали подрумяненные тосты.
Вехс снова наполнил водой ее стакан и бросил в него два кубика льда.
Как ни странно, Кот, которая совсем недавно умирала от голода, едва могла смотреть на еду. Она знала, что должна поесть, чтобы сохранить хоть какие-то силы, поэтому она поддела вилкой омлет и отщипнула кусочек хлеба, однако съесть все, что он ей дал, вряд ли бы смогла.
Вехс ел свой омлет с аппетитом, но не чавкал и не ронял изо рта крошек. Его поведение за столом было выше всяких похвал; даже в этих обстоятельствах он не забывал пользоваться салфеткой, часто промокая губы.
Кот же все больше погружалась в уныние, и чем явственнее Вехс наслаждался своим завтраком, тем сильнее ее собственная еда напоминала вкусом золу.
— Ты была бы весьма привлекательной особой, если бы не пыль, пот и грязь, — сказал он. — Твои волосы перепутались и свалялись от дождя. Даже больше чем привлекательной, так мне кажется. Под этой грязью скрывается настоящая милашка. Может быть, попозже я тебя выкупаю.
Котай Шеперд, живая и невредимая…
Немного помолчав, Вехс неожиданно сказал:
— Живая и невредимая…
Кот чуть было не вздрогнула. Она знала, что не произносила этого вслух.
— Живая и невредимая… — повторил он. — Ты это бормотала, когда спускалась в подвал к Ариэль?
Кот уставилась на него во все глаза.
— Так или нет?
— Да, — выдавила наконец Кот.
— Я долго думал об этом, — проговорил Вехс. — Я слышал, как ты назвала свое имя, а потом произнесла эти два слова. Для меня это не имело никакого смысла, поскольку тогда я еще не знал, что тебя зовут Котай Шеперд.
Кот отвернулась от него и поглядела за окно. По двору кругами носился доберман.
— Это была молитва? — спросил Вехс.
Кот чувствовала себя настолько потерянной и отчаявшейся, что ей казалось, будто ничто не в силах напугать ее сильнее, однако она ошиблась. Потрясающая интуиция Вехса вселяла леденящий ужас, а почему — она и сама не смогла бы ответить.
Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с глазами Вехса. На мгновение она увидела промелькнувшего в их глубине зверя, угрюмого, безжалостного.
— Это была молитва? — снова спросил он.
— Да.
— Скажи, в глубине души… в самой ее глубине, веришь ли ты, что бог действительно существует? Только будь правдивой, Котай, и не только со мной, но и с собой.
Когда-то — совсем еще недавно — она была настолько уверена во всем, во что верила, что могла без колебаний ответить «да». Теперь же она молчала.
