Но он так и не обнаружил ничего зловещего в сером свете весеннего утра.
Когда Вехс привинчивал задний номер, к нему подбежал Тильзитер. Подбежал и ткнулся носом в шею.
Вехс скомандовал ему: «Сидеть» — и, затянув последний винт, указал на ближайший олений след.
Странно, но доберман как будто вовсе не видел следов. Или видел, но не проявлял к ним никакого интереса.
Вехс взял пса за складку кожи на шее, подвел к следам и снова указал на отпечатки копыт. Пес недоуменно уставился на хозяина, и Вехс ткнул его носом в землю.
Наконец Тильзитер почуял запах, жадно засопел, негромко взвизгнул от возбуждения, но потом, видимо, решил, что этот запах ему не нравится. Упираясь в землю передними лапами, он попятился и осторожно вывернулся из руки Вехса. В глазах пса были недоумение и какая-то странная робость.
— Что? — спросил Вехс.
Тильзитер нервно облизнулся и отвел взгляд, с напускным вниманием оглядывая луг, пустую дорогу и стену сарая. Потом еще раз покосился на хозяина и отошел подальше, намереваясь вернуться к своим привычным обязанностям.
С голых деревьев все еще капало, но туман быстро поднимался и истаивал. Опустошенные тучи неслись по небу прочь.
Мистер Вехс решил незамедлительно убить Котай Шеперд.
Он выведет ее во двор, заставит лечь лицом вниз на траву и пару раз выстрелит ей в затылок. К сожалению, насладиться медленным умерщвлением не удастся — вечером Вехсу предстояло ехать на работу, а перед этим он планировал немного поспать.
Потом, вернувшись домой, он сможет похоронить ее на лугу — чтобы собаки смотрели, чтобы в траве пели и кормились насекомые, и Ариэль целовала каждый труп прежде, чем он будет предан земле. И все это — при лунном свете, если луна выйдет из-за туч.
Теперь быстрее — прикончить ее, и спать…
Торопливо шагая к дому, Вехс неожиданно осознал, что все еще сжимает в руке отвертку, которой работал. Пожалуй, убить Котай Шеперд отверткой будет интереснее, чем из пистолета, а по времени — почти так же быстро.
Он взбежал по ступеням на веранду, где среди морских раковин, безмолвный и неподвижный, висел палей адвокатессы из Сиэтла.
Вехс даже не вытер ног, что было для него необычно. Открывая дверь, Вехс услышал скрип ржавой петли, прозвучавший в лад его хриплому дыханию. Ненадолго остановившись на пороге, он почувствовал, как бешено стучит его сердце.
Он никогда и ничего не боялся. Однако эта женщина уже несколько раз заставила его ощутить беспокойство.
Вехс сделал несколько шагов в глубь гостиной и снова остановился, чтобы взять себя в руки. Это ему удалось. Очутившись в знакомой обстановке, он никак не мог понять, с чего это он так торопится прикончить пленницу.
Может быть, ему что-то подсказывает интуиция?
Но его интуиция еще никогда не высказывалась так невнятно и неопределенно, чтобы он не знал, как ему поступить. Котай Шеперд была совершенно особенной женщиной, и ему хотелось убить ее по-особенному. Всадить ей в голову пару пуль или несколько раз пырнуть отверткой означало бы использовать ее богатый потенциал в высшей степени расточительно и неблагоразумно.
Он никогда ничего не боялся и не боится. Никогда, ничего.
Но даже беспокойство, которое Вехс испытывал, роняло его в собственных глазах. Поэтесса Сильвия Платт, чьи стихи вызывали у Вехса противоречивые чувства, сказала однажды, что миром правит паника — «паника с лицом собаки, дьявола, старухи, проститутки; паника, чье имя пишется одними заглавными буквами; паника без лица — но всегда, и во сне и наяву, одна и та же хорошо всем знакомая Паника…»
Но паника никогда не руководила поступками Крейбенста Вехса, и никогда не будет. У него не было и нет никаких иллюзий и заблуждений относительно природы бытия, никаких сомнений относительно своего собственного предназначения, и ни одна минута его Жизни, далее по зрелому размышлению, не нуждается в переосмыслении.
Жить со страстью.
Жить ощущениями.
Если он будет трусить, то никогда не сможет жить со страстью, потому что паника не позволит ему совершать Дерзкие, захватывающие поступки и экспериментировать с ощущениями. И он не позволит этой таинственной женщине напугать себя.
Ожидая, пока стихнет сердцебиение и придет в норму дыхание, Вехс машинально вертел в руке отвертку, любуясь ее широким тупым концом.
Едва Вехс вошел в кухню, даже прежде, чем он успел заговорить, Кот поняла, что с ним произошли какие-то перемены. Он разительно отличался от того Вехса, которого она знала до сих пор. Убийцей овладело какое-то иное, чем раньше, настроение; Кот не сомневалась в этом, хотя внешне перемена была столь незначительна, что она вряд ли взялась бы перечислить те признаки, которые указали ей на это.
Вехс приблизился к столу и, казалось, вот-вот сядет, но в последний момент он почему-то передумал и остался стоять в двух шагах от своего стула. Нахмурив лоб, он некоторое время молча разглядывал ее.
В правой руке убийцы Кот заметила отвертку. Пальцы Вехса безостановочно вращали резиновую рукоятку, словно затягивая какой-то воображаемый шуруп.
Там, где он прошел, остались на полу комочки свежей грязи. Удивительно, как это он вошел в собственный дом в грязных ботинках?
Кот чувствовала, что не должна говорить первой. В эти тревожные минуты все слова могли поменять свои значения, так что даже самое невинное замечание могло подтолкнуть Вехса к импульсивным, непредсказуемым действиям.
Всего несколько минут назад она отчаянно желала быть убитой быстро, и даже намеренно пыталась нащупать ту особую струнку, которая заставила бы Вехса поддаться своим инстинктам убийцы. Кот даже обдумала как, несмотря на наручники и цепи, лучше всего осуществить самоубийство, а теперь сама удерживала язык за зубами, боясь хоть чем-то рассердить его.
Очевидно, даже погрузившись в пучину беспросветного отчаяния, она продолжала лелеять в глубине души слабую, но упрямую надежду, которую поначалу не замечала за пеленой горя и тоски. Глупое, глупое желание остаться в живых. Жалкое стремление получить хоть крохотный шанс. Надежда, которая всегда представлялась Котай облагораживающей, теперь выглядела такой же бесчеловечной и патологической, как всеобъемлющая жадность, и такой же убогой, как похоть. Желание жить, жить любой ценой и во что бы то ни стало, всегда казалось ей присущим лишь животным.
Все вокруг было серым, бесцветным, словно на дне колодца, куда едва проникает дневной свет.
— Прошлой ночью… — сказал наконец Вехс. Кот ждала, что он скажет дальше.
— В парке мамонтовых деревьев…
— Что?
— Ты ничего не видела?
— Например? — переспросила Кот. — Ничего странного?
— Нет.
— Но ты должна была…
