Генерал вскинул глаза на полковника.
– И когда сия бумага была составлена?
– Не могу знать. Имею поручение только доставить лично в руки и всемерно содействовать вам в выполнении полученного приказа.
– Ну что ж, тогда почитаем приказ, – генерал вскрыл сургучные печати. – Та-а-ак, тут говорится про запрет на участие гвардии в подавлении возможных беспорядков… Не поддаваться на провокации… В случае угрозы жизни и здоровью солдат и офицеров – вывести дивизию из города… Та-а-а-к, вы понимаете, что это, полковник?
– Вас что-то смущает?
– Меня смущает подпись под приказом – это не почерк его величества.
– Вам прекрасно известно, что после двух покушений, а особо после контузии, моторика рук государя еще не восстановилась!
– А может быть, дело не в этом? Может, эта подпись, как и письмо – подделка? Или еще хуже – человек, писавший его, не в себе? После решения отказаться от Царства Польского именно это и приходит в голову! Вывести гвардию – значит оставить город без защиты! Это и есть провокация, господин Юденич!
– Что вы намерены делать, Георгий Иванович?
– Я намерен выполнять свой долг. Кстати, кто еще получил такие же письма?
– Командиры всех полков, шефом коих является государь, генерал Скарятин, командир расквартированной в столице 37-й пехотной дивизии и флотские экипажи Кронштадта…
– Ну ничего, это мы поправим, – криво усмехнулся Бобриков. – Дежурный! Арестовать полковника как провокатора! Передать нарочными в полки: переловить его подельников, доставивших аналогичные письма, привезти в штаб – я сам с ними побеседую.
– Зря вы так, Георгий Иванович, – вздохнул Юденич, – стреляться ведь потом придется…
– Что? Молчать! Да я вас в Сибирь! На каторгу!.. Ишь, распустились, вояки потешные! Конвой!..
* * *
Императорский поезд был остановлен «в связи с непредвиденной аварией железнодорожного полотна» почти на самой границе, и теперь местные путевые рабочие споро цепляли к нему маневровый паровозик, явно намереваясь перетащить его в какой-нибудь тупичок.
«Ну, Вилли! Ну, волкодав! – улыбался про себя император, наблюдая, как по перрону прусского городка Бромберг прохаживаются преисполненные важности полицейские Второго рейха. – Интересно, это твой собственный план, или его написали за тебя в Туманном Альбионе? И ты подумал, что старый подпольщик будет ждать, когда ты решишь его судьбу? Какая наивность!»
– Иван Дмитриевич, – произнес монарх, – пришла пора задействовать ваш волшебный театральный саквояж и переходить к особому плану, о котором я вас предупреждал. Соберите, пожалуйста, доверенных лиц в салоне. Приступаем.
Когда маневровая «кукушка» замерла на стрелке, отъехав от перрона с охраной на положенную версту, а помощник машиниста, отчаянно зевая и лениво переругиваясь со стрелочником, занялся семафором, из крайнего вагона неторопливо вышли и степенно направились к городским строениям два монаха-бенедиктинца, кутаясь в длинные рясы и прикрывая лица от зимнего ветра своими черными капюшонами. «Проклятые миссионеры-католики! Шляются тут, будто им медом намазано, – неприязненно подумал правоверный лютеранин машинист, выглядывая из своего паровозного окошка, – нашли кого в веру обращать – законченных схизматиков…» – и, сплюнув вслед ненавистным папистам, занялся своими фырчащими и дышащими паром механизмами.
* * *
Коменданта Кронштадта адмирала Макарова разбудил настойчивый стук в дверь, гулко раздававшийся в спящем доме в это раннее зимнее утро.
– От генерала Максимова, – коротко отрекомендовался посыльный и, козырнув, вручил именной конверт с лежавшим в нем пакетом, с солидной сургучной печатью и монограммой, право на которую имел всего один человек в империи.
– Вот что, голубчик, – коротко проинструктировал адъютанта Макаров, ознакомившись с посланием, – сообщи кому следует, что с сегодняшнего дня охрану внешнего периметра Кронштадта несет и пропускной режим в город обеспечивает бригада Евгения Яковлевича, ему надлежит передать все пулеметы кораблей, стоящих на зимней стоянке и на ремонте. Командирам экипажей – вскрыть пакет с литерой «Р» и действовать по вложенной инструкции. На «Ермаке» – грузить уголь, разводить пары. По готовности – выходим… Интересно, как там у Иессена?
* * *
Капитан первого ранга Карл Петрович Иессен чувствовал себя неуютно и тревожно. 28 ноября 1900 года после прощания с рабочими-балтийцами его «Громобой» снялся с бочки аванпорта Кронштадта. Показав позывные крепости и отсалютовав ей семью выстрелами, крейсер отправился в порт своей постоянной приписки – Владивосток. Но на стоянке в Киле боевой корабль нагнало высочайшее повеление – вместо перехода во Владивосток совершить плавание вокруг Британии и вернуться на Балтику, зайдя в Данциг, обосновав это необходимостью ремонта машин, где и ждать дальнейших распоряжений. Само испытательное плавание с последующей ревизией машин капитан считал вполне разумным. «Громобой» наплавал всего 500 миль и к тому же успел посидеть на мели, поэтому проверка механизмов перед дальним переходом во Владивосток была более чем оправдана. Но зачем надо переться именно в Данциг, где не было никаких условий, и сидеть там столько времени, изображая бурную деятельность на борту, Иессен понимать отказывался. Однако Карл Петро́вич, как настоящий служака, приказы начальства привык исполнять, поэтому только пожимал плечами, получая по радио один и тот же сигнал: «Ждать». И вот, наконец, когда у экипажа, зажатого в тесноте железных отсеков, терпелка начала заканчиваться, с берега подали условный сигнал, и к высоченному борту крейсера пришвартовался абсолютно невзрачный паровой катер. С него на палубу поднялись, судя по внешнему виду, два заштатных коммивояжера, в одном из которых изумленный капитан узнал…
– Ваше императорское величество?..
– Спокойно, Карл Петро́вич, не нужно привлекать лишнее внимание. Будет очень здорово, если мы побудем некоторое время у вас в гостях инкогнито. Крейсер к плаванию готов? Тогда отдавайте соответствующие распоряжения и держим курс на Кронштадт – у кромки льдов нас должен ждать «Ермак» со Степаном Осиповичем.
* * *
Барон Гораций Осипович Гинцбург был, как всегда, нетороплив и деловит, раздавая поручения за утренним чаем, куда приглашались наиболее доверенные лица. Секретари, они же – курьеры, они же – цепные псы своего хозяина, числом с полдюжины, наоборот, были поджары, сосредоточены и заряжены на немедленное действо, как скаковые жеребцы на ипподроме. Нежное, сыновнее обращение старого коммерсанта со своими подчиненными только усиливало серьезность поручений и предусматривало абсолютную исполнительную дисциплину.
– Альфред, мальчик мой, отправляйся к Варшавскому. Засвидетельствуй Абраму Моисеевичу мое нижайшее почтение и приступай к работе с газетчиками, каковую мы планировали вместе с господином Ротшильдом.
– Давид, сынок, собирай своих помощников и, помолясь, делайте свое дело в типографиях. Да-да, строго по инструкции, никаких изменений и дополнений не будет. Пожелание только одно – не затягивать, завтра к утру весь тираж должен быть готов.
