– Но, простите, чего?
– Всю мою карьеру я общался с царями, не меньше десятка раз – с Николаем Александровичем, а сейчас понял, что теперь говорю с помазанником Божьим, и мне сразу стало ясно, почему немецкие врачи поставили такой диагноз: он действительно не от мира сего…
– Плебисцит, – медленно произнес генерал Озеров это слово, как будто пробуя его на зуб, – Господи, древнеримскую традицию тащить в нашу берлогу… Он действительно сумасшедший…
– Может, он и сумасшедший, но за те права, которые он уже предоставил плебсу, его будут носить на руках… А теперь еще и плебисцит… Да, кстати, он настаивает, чтобы армия тоже принимала участие в голосовании.
– Господи, – закатил глаза командир преображенцев, – это же попрание всех устоев! Еще Николай Первый провозгласил, что армия – вне политики.
– А вот теперь Николай Второй говорит: если вы не интересуетесь политикой, политика обязательно заинтересуется вами. И гвардией действительно сто лет подряд вертели как хотели, именно политики, причем далеко не всегда – отечественные. Так что и здесь он прав…
– Георгий Иванович, – Озеров остановил коня и внимательно посмотрел в глаза Бобрикову, – ты же не все мне рассказываешь… Что еще?
– А еще он пожал мне руку, – с остекленевшими глазами медленно почти прошептал командир дивизии.
– И что? Что было дальше?
– А дальше, Сергей Сергеевич… дальше я вам ничего рассказывать не буду, а то вы сочтете, что я тоже сошел с ума…
Понедельник – день тяжелый
Первый день недели – традиционно тяжелый. Последний понедельник января 1901 году этому правилу полностью соответствовал. Вчерашнее казалось кошмарным сном. Воскресные «гуляния» прошли с ярко выраженным запахом пороха и привкусом крови. Застреленных и задавленных только на Дворцовой площади – более сотни. И это оказалось только началом. В отместку за стрельбу по толпе по городу буквально прошлась «коса народного гнева», сметая с улиц городовых и околоточных. Свидетели отмечали по горячим следам великолепное владение оружием среди «народных мстителей», отменно поставленное взаимодействие и знание тактики боя в городе. Полиция столицы за полдня лишилась более трети своих сотрудников, уцелевшие самоустранились, предпочтя английскую доктрину «мой дом – моя крепость». На бесхозные улицы хлынули мародеры.
Помимо царских запасов Зимнего дворца в Петербурге насчитывалось больше пятисот винных складов и погребов. Они и стали следующим объектом выражения народного гнева. Все происходило быстро и по-военному четко: сначала профессионально ликвидировалась охрана, вскрывались хранилища, а затем начиналась месть буржуям за народные страдания в виде разгрома и разграбления с попутным распитием. Ближе к вечеру очаги поголовного пьянства начали сливаться в единое море анархии и насилия. Возмущение и боль от утренней трагедии одних людей непостижимым образом переплетались с головокружением от алкоголя и вседозволенности у других, а также с планомерной экспроприацией экспроприаторов, проводившейся у третьих по заранее утвержденному плану.
Намерения обуздать беспредел разбивались об обстоятельства непреодолимой силы. Гвардейцы Финляндского полка, посланные наводить порядок на Васильевский остров, объявили район на военном положении и предупредили, что будут расстреливать грабителей на месте. Но очень быстро оказалось, что мест, которые необходимо взять под охрану, больше, чем офицеров, а без них войска теряют, так сказать, устойчивость. Особенно, если провести определенную агитационную работу. Прошло всего два часа, и уже сами солдаты при полном вооружении громили винные погреба. В места, где они наслаждались напитками, нельзя было сунуть носа. Гвардейцы постреливали в воздух, отпугивая штатских, а подвернувшихся представителей других частей чуть ли не силой накачивали спиртным.
В это же время то там, то здесь в столице возникали быстрые, как сполох молнии, жестокие схватки между без пяти секунд потерпевшими и налетчиками, собравшимися после ликвидации городовых и околоточных в более серьезные группы. Проблемой обороняющейся стороны являлась постоянная нехватка сил для купирования всех потенциальных угроз. Нападающие всегда имели преимущество. На их стороне внезапность и возможность создания численного перевеса на нужном участке. Курцио Малапарте, которому в 1901 году исполнилось только три года, в зрелом возрасте написал книгу «Техника государственного переворота», где посчитал: для захвата власти в столице достаточно одной тысячи подготовленных боевиков. Для погружения города в хаос их требуется гораздо меньше. В воскресенье происходило именно это, и весьма профессионально, поскольку после провозглашения Временного правительства городская полиция была грамотно обезврежена и частично ликвидирована, а натасканные на борьбу именно с такими проблемами жандармы оказались обезглавлены – охранное отделение и секретная явка лейб-жандармерии вместе со всем руководством были атакованы в первую очередь.
Но как в идеально выверенном и отлаженном механизме может случайно оказаться роковая песчинка, так и в скрупулезно продуманный план может вторгнуться случайность, этакий краеугольный человек-камешек, о который споткнется правофланговый, и вся стройная шеренга начнет неудержимо заваливаться. Таким камешком на мостовой Петербурга оказался Борис Савинков, приехавший в столицу из Москвы вербовать местных студентов в свою летучую оперативную группу ДОСАФ.
У студента было три козыря. Первый – это пакет их шефа Зубатова «Вскрыть в случае», в котором, среди прочего, оказались адреса и явки боевой эсеровской ячейки, второй – инструкция по выявлению в толпе боевиков и «дирижеров», написанная якобы самим самодержцем. В монаршую руку Борис не верил: откуда ему знать про тонкости подпольной работы революционеров?! Но инструкция была написана грамотно и лаконично. Следуя ей, студенты безошибочно определили искомых лиц в собирающейся толпе и приступили к наблюдению, стараясь максимально сблизиться с объектом внимания. Третий и самый главный козырь – это жажда мести за дикое чувство страха и унижения, которое студент пережил в это воскресное утро.
То, что его активистов-общественников боевики вычислили еще на подходе к Зимнему, и они превратились из гончих в дичь, Савинков понял слишком поздно. Группа филеров-самоучек погибла практически мгновенно, а самого студента при лазании через заборы спасла природная ловкость и то, что главные события начали разворачиваться на Дворцовой площади, и на него махнули рукой. Стуча зубами от выплеска адреналина, от понимания, что юношеские игры закончились и что он столкнулся с чем-то взрослым, серьезным, вздрагивая от непрерывных выстрелов и взрывов, гремящих, как уже казалось, со всех сторон, Борис сам не заметил, как добрел до «Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в городе Санкт-Петербурге», или проще – Охранного отделения на Гороховой улице, в доме № 2. Самой охранки, собственно, уже не существовало. На месте штаб-квартиры зиял провалами разбитых окон полностью разгромленный этаж с выщербинами от пуль, с висящей на одной петле дверью, беспорядочно разбросанными на полу бумагами и телами сотрудников. Нападающие их явно застали врасплох.
