Папа! Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу.
И неизменная подпись «Сетанка-хозяйка».
Одна из последних
Май 1941 года
Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на «отлично!». Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет. Хозяйка.
На это «послание» была наложена «резолюция»: «Приветствуем нашу хозяйку! За секретаришек – папка И. Сталин».
Он подписывался под ее «приказами»: «Слушаюсь», «Покоряюсь», «Согласен» или «Будет исполнено». И действительно слушался, соглашался, исполнял… Соратники и родственники всемогущего генсека знали: если тот был молчалив или угрюм, упоминание о Светлане немедленно меняло его расположение духа.
Он относился к ней с той безудержной лаской, которая должна была компенсировать жесткость, необходимую на службе. Проявление нежности было убежищем от ужасов Гражданской войны, начавшейся для него после революции, но так никогда и не закончившейся. Любовь к маленькому родному человечку не давала окончательно зачерстветь, осатанеть, превратиться в бездушную функцию, придаток государственного механизма, сконструированного им самим. Поэтому он всегда находил время, чтобы черкнуть хотя бы несколько слов объекту своего обожания: «Здравствуй, моя воробушка! Не обижайся на меня, что не сразу ответил. Я был очень занят. Я жив, здоров, чувствую себя хорошо. Целую мою воробушку крепко-накрепко».
В ворохе разноцветных воспоминаний новогодней игрушкой среди мишуры остался день рождения дочки в феврале 1932 года, когда ей исполнилось шесть лет. Справляли на квартире в Кремле – было полно детей. Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про ударников и двурушников, украинский гопак в самодельных национальных костюмах, сделанных из марли и цветной бумаги. Приемный сын Артем Сергеев, накрытый ковром из медвежьей шкуры, стоя на четвереньках, изображал медведя, кто-то читал басню Крылова. Публика неистовствовала. По стенам были развешены детские стенгазеты и рисунки. А потом вся орава – и дети, и родители – отправились в столовую. Генеральный секретарь принимал в действе самое живое участие: декламировал стихи, пел, исполнял желания… Все это врезалось в память навсегда, и она сейчас закручивала, захватывала и несла императора в свою спираль времени, превращая в безвольного мемориального послушника.
Присутствующие в библиотеке журналисты, как, впрочем, и сопровождающая девочек Мария Федоровна, не ведали, какие бури бушуют в душе императора. Появившись в проеме распахнутой двери, он вдруг застыл, как очарованный странник, долгую минуту стоял неподвижно, удивленно моргая. Потом на щеках монарха проступил румянец, в глазах зажегся лукавый огонек, и, одернув мундир, он совершенно неожиданно, почти строевым шагом подошел к смутившимся княжнам и вполне серьезным тоном торжественно отрапортовал:
– Ваши императорские высочества! Во вверенном мне государстве в настоящее время производится расчистка авгиевых конюшен, вытряхивается пыль, выметается мусор, вылавливаются и изолируются хулиганы. Не хватает заботливых женских рук, поэтому очень надеюсь на вашу помощь. Разрешите присесть и присутствовать?
Из троих смущенных девчонок первой сориентировалась старшая. Зардевшись, как маков цвет, она потупила глаза и тихо, почти про себя прошептала:
– Разрешаем.
Сестры молчали и с интересом наблюдали из-под длинных ресниц за развитием ситуации.
Получив разрешение, император присел на краешек стула и тихо скомандовал:
– А теперь, сударыни, все, кто хочет помочь, – бегом ко мне!
Радостно взвизгнув, девчонки, довольные оказанным вниманием и тем, что можно наконец подвигаться, рванулись к монарху и живо забрались на колени, победно оглядывая библиотеку с новой позиции. Малышку, сползающую осторожно и кряхтя с высокого кресла, император подхватил на руки и усадил на плечи. Теперь он выглядел, как новогодняя елка, обвешанная живыми игрушками, копошащимися и усаживающимися поудобнее.
– Где ты был так долго? – требовательно спросила средняя, Татьяна.
– О! Это длинная история, – сделал большие глаза император, – устраивайтесь, я расскажу вам все по порядку…
Только после этого он обратил внимание на остальных присутствующих в библиотеке репортеров, с восторгом разглядывающих приватную сцену из царской домашней жизни.
– Прошу присаживаться поближе, – показал рукой император на свободные места за столом, – история может оказаться занятной не только для маленьких девочек.
Учтиво подождав, когда вдовствующая императрица первая займет свое место, журналисты с удовольствием обступили стол, с интересом ожидая продолжения.
– Иван Дмитриевич, – поискав глазами статс-секретаря, негромко позвал император, – будьте добры, положите на стол подаренную мне карту и распорядитесь насчет чего-нибудь горячего с вареньем и конфетами.
Когда просьба была исполнена, перед присутствующими предстало изображение Европы, где каждой стране соответствовал человечек, олицетворяющий по замыслу художника ее состояние и отношение к соседям. Место России занимал бородатый косматый мужик с окровавленным ножом. К его волосатой руке была привязана молодая рыдающая девушка.
– Папа, кто это? – маленький детский пальчик княжны Ольги уперся в дикаря с кинжалом.
– А это, ваше высочество, так меня изображают художники в других странах, да и всех присутствующих тоже…
– Но это же неправда! – щеки девочки залил яркий румянец.
– Ты так считаешь? – театрально удивился император. – Но они ведь уверены: все, что нарисовано, – так и есть. И как нам теперь быть?
– Надо им рассказать, что ты не такой! Что ты не будешь размахивать ножом и связывать несчастную девушку!
– Хорошо, – кивнул император, – давай попробуем сделать это вместе. Я пока расскажу, где я был и что делал, а вы возьмите карандаши и нарисуйте другую карту, где будет только правда и ничего, кроме правды. Господа, – обратился он уже к журналистам, – задавайте вопросы.
– Ваше императорское величество, – первым уже привычно взял слово Суворин, – а может быть, мы отложим наш разговор на более подходящее время, когда вы не будете заняты своей семьей?
– Уважаемый Алексей Сергеевич, – грустно улыбнулся император, – как вы думаете, почему слова «монарх» и «монах» отличает всего одна буква? Да потому что эти два понятия почти тождественны. Монарх и монах не принадлежат себе. И для того, и для другого семья – самая большая, почти всегда недоступная роскошь. Мы, конечно, можем отложить нашу встречу, но это значит, что до ваших читателей не дойдут мои слова. При отсутствии информации ее место займут слухи. А слухи никогда не бывают положительными – это их особенность. Теперь скажите, пожалуйста, имею ли я право в свете последних событий что-либо откладывать?
